Не молочные, не братья Сання и Димма НаструГАЦСКИЕ

 

ТРОЕ И РОЯЛЬ В КУСТАХ

или

БИТВА ЗА БОЛЬШИЕ ПОМИДОРЫ

(Патриотический маразм со спецэффектами, написан в стиле ДУРИМЕ)

 

Глава 1

 

Запрыгнул неразумный котенок на подоконник, подставив спинку под теплое солнышко бабьего лета, потянулся, дугой изгибая спинку, зажмурил от удовольствия глаза и зацепил нечаянно яблочко на подоконнике, дитя неразумное! А весной за окошком зазеленел росток, и побежало время, ни остановить, ни за хвост удержать. Проснулся утром мужик подошел к окну, почесал пятерней неумытую рожу, глянул во двор – не видно ничего сквозь зеленую листву. Вышел за порог, достал топор и с двух ударов устранил препятствие. «Все равно толку то от него было чуть», – оправдываясь перед старым облезлым от времени котом и подсаживая его на подоконник, произнес он. «Теперь хоть Терентьича видно будет», - подумал наш герой и, посмотрев на своего соседа, сидящего у себя на завалинке с беломориной в зубах, в нахлобученной на самые уши буденовке, пошел досматривать последний на сегодня сон. Вот такая грустная история.

 

А где там этот мужик беломорину разглядел, я просто удивляюся... Терентьич, никогда, акромя самосаду НИЧЁ-ТО и не смолил...

Хотя, с другой стороны ежли занырнуть поглубже, то получается, что у него сегодня пензя (пенсия, в смысле). Имеет право, ветеран махновского движения!

 

«Что-то не спится сегодня соседу с утра», - подумал Терентьич, сплевывая обслюнявленную и подмокшую беломорину. «Хорошо хоть что хату не подпалил» – додумал он начатую мысль немного позднее. И пошел в сарай, где дожидалась его заначенная от бабки четвертушка донецкого продукта тройной кальвадосской крепости.

 

«Спасибо за Терентьича. Не дал мне заснуть в волнениях. Выплюнул старый перечник поганую беломорину, в конце-то концов. Будем ожидать, что в последующей сессии Терентьич приобщиться к самосаду», - мысли соседа обретали правильную геометрическую устроенность и даже первоначальные зачатки логики.

 

«Саша, ради Бога, только не давай старику сигару четверной гаванской ядрёности пробовать. У меня столько денег не будет, чтобы его уважать каждый день, мне зарплату регулярно задерживают», - а об этом подумалось соседу немного позже, когда он таки сумел разглядеть одного из авторов сквозь призму собственного величия.

 

Старый Терентьич баритонально пукнул, мило улыбнувшись получившемуся эффекту. «И-э-э-хх! Жисть, жисть. - Запричитал старик. - Рази ж с шампынона дух ядрёнай, да наряднай, выйёдет. Срамота одна, а не гриб, чтоб ему... Другое дело – наш подольский опёнок. С няго и дух тягучий и обильный, как амброзия олимпийская. И закуси не надо, опять же...» Терентьич голтнул (именно голтнул, а не глотнул!) из заветной пляшки, нервно подёргивая кадыком, крякнул и полез за кисетом... А у соседей, тем временем, начиналась вечерняя служба. Служили античному Бахусу. Служили яростно и люто...

 

Утро пробуждения старика Терентьича оказалось не из той оперы. Он мрачно оглядел фанерные пирамиды времён творчества Джузеппе Верди и задумался о вечном. Вечно терпеть было просто невозможно!

 

Старый кот наблюдал за действием из поддувала большой русской печки, благо за окном был теплый август, и в связи с этим готовили в сенях на старом вонючем керогазе. «Опять нажрутся», – ленивая мысль шевельнулась в кошачьих извилинах. Он вспомнил, как прошлый раз его лучший друг – дворовый пес Разъедай (так, или как-то очень похоже, называл его хозяин), нажравшись невостребованных организмом хозяина остатков застолья, выл всю ночь на огромную, как лист лопуха, луну, как это делали его далекие предки, правда, не по столь экзотическому поводу. Застолье перешло в стадию неуправляемости. «Апофеоз»! – мрачно выругался кот и обратил внимание на то, что хозяин вот-вот сбросит локтем на пол янтарный кусок копченого сала…

 

Так оно и получилось. Через некоторое время кот, сыто облизываясь, пытался смыть запах копченостей со своих седых усов. « Нажжрались, ссу…-ИК!» – на кота напала икотка, не давая закончить мысль. «Теперь до утра гудеть будут, пойду-ка я лучше к Разъедаю в будку», – и через сени просочился на крыльцо.

 

У Терентьича давно вырос большой зуб на этого отвратительно ленивого представителя семейства кошачьих. Один, но какой! Без малейших признаков кариеса, с заточкой с двух сторон, как у абрекского кинжала. Впору запретить пользоваться таким зубом, как холодным оружием спецприменения. И точно! К Терентьичу в гости лично сам Омон приходил в маске и камуфляже. Взял со старика подписку о неприменении. Только цыкать на старуху разрешил. Или еще, на какую не то живность дворовую... Жаль только котяра этот не свой, а соседский…

 

             Сидеть в центре оперной декорации во время утренней репетиции, когда тенора и баритоны тянут из тебя жилы, становилось невмоготу. Нужно выбираться отсюда. Терентьич прошёл мимо обалдевшей египетской царицы Аиды, смачно хлопнув ей по самым ходовым местам, и скрылся в театральных дебрях, разыскивая то, с чего начинается театр, с кабинета директора. Там ждал его долгожданный кисет с самосадом. «И какого рожна с этим колобродом Витькой в тиятр вчерась попёрся? - Думал Терентьич, с трудом догоняя свои невесёлые мысли о пенсии, безвозвратно сгинувшей в бардачке того самого частника, который доставил их в город. - А где же сосед, язвило бы его в пупину? Я-то вот в тиятр попал на спор, а он и не видел, наверное...» Директор почтительно поклонился, заприметив размеры любимого зуба старика, но тому было не до телячьих нежностей. Терентьич вытащил из кармана шлем римского легионера, который, по всему вероятию, спионерил ещё вчера в гримёрке и облегчённо вздохнул. Всё-таки ЕСТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО. Есть! Теперь и пенсии не жалко, раз такое дело! Вот только сперва кота, засранца, наказать надобно... Чуть вчера всю службу не завалил, сволочь полосатая...

 

Утро наступило дикой головной болью. Не открывая глаз, он попытался прислушаться к легкому металлическому звону, хотя о степени легкости этого звона судить было трудно, потому что каждый звук отдавался в голове ударами парового кузнечного пресса. «К заутрене, что ли, или хоронят кого?»- подумалось ему. Когда, совсем рядом, послышался плач, он открыл глаза и, увидев перед собой чертячью морду, вскрикнул от неожиданности. Он попытался принять вертикальное положение и, когда ему это удалось, то увидел рядом своего Разъедая. Пес тихонько поскуливал и гонял хвостом пыль, всем своим видом являя пример обожания. Рядом с собакой на земле валялся огрызок синего драпа. В горле была Сахара, скрип песка на зубах полностью подтверждал это состояние. Подойдя к умывальнику, он глянул в зеркало и тяжело вздохнул. Не хотелось бы встретиться с подобным типом в темной подворотне! Прямо на него из зеркала смотрела небритая рожа с огромным розовым шрамом, тянущимся от левого уха до подбородка. Придвинувшись ближе к зеркалу, он понял, что не шрам это вовсе, а след от разъедаевой цепи, на которой он уснул, сваленный карбидной отравой Терентьича. Вот какие колокола разбудили его сегодня! Сознание начало доставать одну за другой картинки из вчерашнего вечера. Сидели хорошо! Витька принес две бутылки тещиного самогона – как раз должно было хватить на обмывку нового костюма, купленного через знакомых у заведующего вещевым складом соседнего аэродрома. «И откуда этот махновец взялся?  Еще Витьку подначивал: «В таком костюме только в театре сидеть и пить кофей из блюдца», морда старорежимная!» Предчувствие тяжелого разговора с женой, неотвратимого и неприятного, давило и не предвещало ничего хорошего…

 

Да, и чего там хорошего ожидать от племенной бухгалтерши с шестым размером бюста. А ведь когда-то, в незапамятные времена их молодости, Григорий Разъедаев (для друзей – просто Гришка Перец) без памяти втюрился в лёгкую и миниатюрную девочку. Выпускницу финансово-кредитного техникума. Звали её тогда Маруся. Не то, что сейчас. Маргарита Станиславовна, блин! Еле выговорить удаётся. Особенно в такую рань да ещё без рассола. Гришка прошёл в свой аппартАмент, покинув будку верного барбоса. По дороге ему думалась одна мысль. Мысль, нужно заметить, вполне достойная, а не так себе – об похмелиться. О последнем, конечно, тоже не мешало бы призадуматься, но больно уж фантазия красивая нагрянула не ко времени. Фантазия такого порядка. Будто не было вчерашнего оголтелого пьянства с Терентьичем, Витькой и этим складским барыгой. Как там, бишь, его?  Не то Семён, не то, наоборот, Алексей Петрович Свиристюк. Бес его знает, впрочем. Не хватало ещё всех собутыльников по имени отчеству помнить! Довольно. Прошли те времена, когда молодой Гришаня вёлся на всякую голимую лебеду и одалживал денег на приобретение зародыша гонконгского сперматозавра. Хватит! Набедствовались. Теперь не то. Теперь Гришку хрен на обмыленной кобыле в дождливый день объедешь. Тьфу, чуть всю фантазию с вами не профукал, за здорово живёшь. Так вот, не было, значица, вчерашнего шумного пьянства с выездом в городской оперный театр на попутном мотоцикле с коляской в два заезда и потерей чувства реальности в этой фантазии. Не было, и всё тут! А был, на самом деле, совсем другое. Встреча с юной красавицей, напоминавшей молодую Маргариту Станиславовну… тьфу, Марусю конечно. Потом было оперативное ухаживание и ВСЁ остальное в шикарном номере гостиницы «Интерконтиненталь». На шестом этаже. О, эти вопли охранников «нельзя! нельзя!», его решительное «сегодня можно!» и затем игра в кошечку с котиком на пожарной лестнице со стороны фасада. Такого наслаждения Гришка не ощущал уже давно. Пожалуй, со вчерашнего вечера, когда первую «на грудь принимал». Григорий настроил себя на нужную волну внутреннего общения с супругой и закрыл глаза. Теперь, главное, каяться вслепую и нежно обнимать «своего пупсика» с трагическим пафосом перековавшегося троцкиста.

* * *

 

Глава 2

 

Терентьич непривычно щурился на залихватское июньское солнышко. Август в этом году удался на славу. И хотя осень поворачивала к зиме, было ещё довольно тепло и зябко (если валенки без калош). Как-то было необходимо выбираться из города. Таксисты и слушать ничего не хотели о селе Большие Помидоры (в хорошем смысле этого неоднозначного слова), а попутку туда хрен словишь. Терентьич огорчался вслух: «И чё энтим холуям надо? Я ж им полкисета табаку отсыпать готов, а они, собаки, не едут и всё тут. И какая в таком разе могёт организоваться здоровая конкуренция, ежли они за покупателя своих услуг, тоизъ за меня, бороться не желают? Точно, не капитализьма, мля, а какие-то коммунистические испражнения!»

 

«Да, мля, хоть с этим повезло, хотя какое нахрен везенье, Витюню вызволять надо» – такие разношерстные мысли гонял в своей неопохмелившейся голове Терентьевич, трясясь в продуваемом всеми ветрами ментовском УАЗе. За рулем УАЗа сидел Иван Угрюмович Рукопашный, нынешний участковый из Больших Помидоров, уже капитан. Знавал его Терентьич, когда тот был мальчонкой и не раз получал он от деда подзатыльники, когда с такими же голоногими сорванцами таскали у Терентьича его знаменитый турецкий самосад, семена которого привез Терентьич с войны по освобождению Бесарабии. Любил свой самосад дед до дрожи в руках, но раз в месяц он делал себе царский подарок – покупал с пенсии пачку Беломорканала. Что связывало старика с этим названием, в селе догадывались, но напоминать деду об этой не самой лучшей полосе в его пестрой жизни не считали нужным, жалели старика. Нагнал Рукопашный деда уже за городом, когда тот, отчаявшись и проклиная городских таксистов, неторопливо ковылял по проселочной дороге.

 

«На ловца и зверь бежит»», – произнес загадочную фразу Рукопашный, открывая деду правую дверцу своего «мустанга». Несмотря на возраст и усталость дед козлом запрыгнул в УАЗ и, поудобнее усаживаясь, огляделся в кабине. Рукопашный молча крутил баранку, но при этом зловеще улыбался и время от времени крутил своей ментовской головой, как бы говоря: «Ну, вы, блин, даете!» Почуяв неладное, дед огляделся повнимательнее. И точно, в этом ментовско-уазовском обезьяннике сидел кто-то третий, сидел тихо, не привлекая к себе постороннего внимания. Прислонившись лицом к зарешеченному стеклу, дед рассматривал арестанта и когда рассмотрел, непроизвольно начал поглубже заталкивать надраенный смычковой канифолью шлем римского легионера поглубже в бездонный карман своих буденовских галифе. «Узнал приятеля?» - усмехаясь, не то спросил, не то констатировал бравый капитан. «Хорошо, что майор знакомый в районе работает, а то был бы вам театр!» – закончил короткий монолог Рукопашный. УАЗ, оставляя после себя клубы пыли, лихо несся в Большие Помидоры…

 

Тем временем, покуда Витьку с Терентьичем транспортирует замечательное чудо современной действительности – внедорожник (поскольку только вне дорог ещё кое-как ездит) знаменитого Ульяновского завода имени передней полуоси Ленинского броневика, обратимся к тому, чем же нынче занят Григорий Разъедаев. Он уже похмелён и выбрит на одну половину верхней части своего могучего организма. К сожалению, на вторую половину серпа, оставшегося от старинной колхозной жизни не хватило. Сломался инструмент халявной Беломорской закалки. «Эх, ёмбтыть, - подумал Гришка, - и этот серп тоже Терентьич ковал на выселках в Жмупердянском центре ГУЛАГа ещё до войны». Обстоятельство сие ничуть не радовало Разъедаева. Как к Марусе идти в таком затрапезном виде? Но делать нечего. Пошёл, стараясь повернуть к супруге исключительно выбритый профиль. Приходилось изгаляться и юлить. Но это-то и помогло. Маргарита Станиславовна, давно не ведавшая прелестей супружеского долга, готова была на всё. Через двадцать минут, Разъедай, просторно развалившийся  в только под утро освободившейся будке, услышал радостные звуки воссоединения крепкой крестьянской семьи. Невыносимо воняло кошатиной и пьяным мужиком. Но ничего. Запахи скоро выветрятся, а хозяева, нагулявшись всласть, обязательно покормят чем-нибудь вкусным.

 

Пётр Свиридович Голосюк (а не какой и не Свиристюк, как предположил с утра на тяжёлую голову Гриня) тоже приводил себя в порядок. Проснулся он среди ночи в хлеву. Доить корову сил не оставалось, и он приник губами прямо к вымени. Потом корова вырвалась, вслед за этим вырвало самого Голосюка. А дальше, как заметил классик, тишина… Тишина, впрочем, длилась недолго. Первым взлетал ТУ-22М2, которого занесло на аэродром каким-то левым ветром. На борту кончился керосин, как это обычно случается, внезапно. То ли приборы отказали, то ли экипаж проспал дольше положенного из-за неисправности китайского будильника, замаскированного под тамагочи. Так или иначе, машину посадили прямо на Самый Большой Помидор (так в народе промеж себя называли военный аэродром). Самолёт провёл в гостях больше недели. Горючку, нужно заметить, привезли почти сразу, но вылететь не представлялось возможным по причине сильной загруженности противообледенительной системы ТУшки большим количеством совершенно бесхозного «шила». Боролись с ним насмерть. Всей аэродромной службой. Даже Петру Свиридовичу перепало. Отчего и страдал всю ночь. Ну, зачем, спрашивается, понадобилось ещё кофе в спирт лить. Нельзя же мешать, ИБО СКАЗАНО! Дальше мысли приняли мануфактурное направление. «И зачем я этому козлу Витьке костюм продал? В него же двоих таких, как Витюня, поселить можно. Даже не так. Двоих взрослых и поросёнка на закусь. Хотя, с другой стороны, на рыбалке вдвоём жить можно… если дождя не будет. Кстати, нужно бы потом поинтересоваться, какую оперу в городе давали», - продолжал жевать свои несвежие рассуждения начальник вещевого склада. Большой охотник этот Голосюк Пётр Свиридович до великого искусства. Сам-то не поехал с мужиками проветриться с театральной целью, вот теперь и мучаться приходится, за здорово живёшь. Или всё-таки поехал? Точно, точно. Мотоцикл смутно припоминался. «Эге, так это ж я Терентьича и Витьку в город отвозил. За два раза. Потому, что коляска сразу где-то в кустах застряла, и её пришлось отбросить в сторону, как это ящерица делает со своим хвостом. Хорошо, конечно, что могу ещё кренделя выписывать на двух колёсах. Выходит, был почти трезвый. Только вот откуда этот мотоцикл взялся? Неужели из музея?» - мысли Голосюка свиристели над хлевом, как первые голосистые соловьи. Да, про музей…Стоял там один экспонат (в музее войсковой части ХХХХ) времён Первой мировой. О, ужас! Он же спиртом заправляется. «Вот я дурак-то!» - покритиковал себя Пётр Свиридович. Оттого и друзья лётчики так рано в дорогу собрались. А могли б ещё жить и жить…вполне достойно целые сутки. Больше-то в бак не влезало. Вот так старший прапорщик Голосюк соединил объём и время. Объём спирта в мотоциклетном баке и время его употребления тёплой компанией. Да, по нему же Шнобелевская премия плачет! Голосюк вывалился из хлева и сноровисто пополз к бетонке ВПП. Не проводить приветливый залётный экипаж взмахом пилотки он просто не мог.

 

Рояль был большой, чёрный и массивный. В кустах ему стоялось неуютно. Когда его здесь выгрузили озорные грузчики из машины «Межрайгаз», ему стало даже забавно. Где же здесь музыканты, в этой глуши? Но теперь! Утренняя роса осела на спине, ногах и, даже, брюхе. Того и гляди, энфлуэнцию белых клавиш подхватишь. Вот и левая педаль разнылась. Радикулит, суставные боли… «Старость не радость…», - подумал «Беккер» работы мастера Запупырина и принялся ждать опаздывающего пианиста…

 

А за кадром осталось следующее. Когда закончились тещина самогонка и суровая карбидовка Терентьича, стало чего-то не хватать. Душа просила продолжения праздника, а продолжать было нечем. Душе не дал умереть Голосюк. Сказав, что вернется через один миг, даже не став искать калитку, он рванул прямо по помидорам, выращенным заботливыми руками Маргариты Станиславовны. Потому то и назвали село Большими Помидорами, ну как было назвать по- другому, если в хороший год родились не помидоры, а тыквы – в ведро более пяти штук не влазило?

 
             Голосюк ориентировался по звуку, А звук был знатный, не звук даже, а рев. Это дежурное звено перед ночным вылетом вместе с инженерными службами выполняло предполетную подготовку на трех «Миг-25»-ых, прежде чем распороть темнеющее небо шестью форсажными факелами и выполнить очередное и никому не нужное задание Родины.

 

Вернулся Петруха быстрее, чем это можно было предположить, открыв калитку передним колесом двухколесного драндулета времен реформ Петра Столыпина. «У него еще коляска была, да по дороге отвалилась», – заявил Голосюк, прислоняя драндулет к углу Гришкиного дома. В руках у него ничего не было. «Тебя за каким хреном посылали?», - недобро спросил Витька, Гришка с Терентьичем солидарно крякнули. «Спакуха, камрады», – ответил мотоциклист и жестом фокусника выдернул пучок камыша из крыши Разъедаевского дома. Отобрав четыре пригодных, по его мнению, камышины, он небрежно отвернул пробку бензобака и в вечернем воздухе на весь Гришкин двор разнесся резкий запах технического спирта, которым был заправлен допотопный мотоциклет под самую завязку. Гришка приволок только что начатую трехлитровую банку с огурцами, и компания продолжила разгул уже прямо во дворе, рядом с разъедаевской (всё-таки не очень хорошо, когда собака и хозяин однофамильцы) будкой, по очереди припадая своими изысканными «соломинками» сначала к баку драндулета, затем к банке с рассолом и только потом смачно закусывая этот коктейль маринованным огурцом.

 

Когда Гришка перестал попадать камышиной в узкое горлышко бензобака, произошло легкое недоразумение, вылившееся в то, что покачнувшийся Витёк наступил на лапу крутящемуся под ногами Разъедаю, на что тот отреагировал исключительно в целях самообороны тем, что вцепился Витьке в штанину, из которой Витька успел вовремя выдернуть ногу. Гришка, ухватившись за цепь, начал оттаскивать коварного пса от матерящегося на всю улицу Витьки и оторвав вместе с куском штанины, грохнулся возле будки, не выпуская цепь из рук. Так и сморило его, лежащего щекой на разьедаевской цепи, рядом со своим верным сторожем.

 

Оставшись без не вовремя покинувшего их хозяина, троица несколько заскучала. Чтобы как-то продолжить прерванный неожиданным событием разговор, и услышать еще пару комплиментов в адрес купленного им сегодня костюма, Витька обратился к Терентьичу: «Ну, и что ты там нам про театр рассказывал, калоша старая?» Насупив косматые брови, старик пожевал губами, как бы пробуя на вкус заковыристую фразу, которая вот-вот была готова сорваться и повиснуть в теплом воздухе августовского вечера…

 

Она и повисла, зацепившись за рояльную крышку, которой пока никто не видел. Темно было до жути. Так что глюкачи по загривку скакали безо всякого зазрения совести. Да, и откуда совесть у глюкачей, если их и вовсе никогда не заметно… со стороны. Одного яркого представителя этих нелепых созданий звали Белочка. И это был не ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, а БЫЛА представительница, поскольку даже у такого рода существ имеются свои великолепные исчадия прекрасного пола. И, в самом деле, Белочка оказалась прекрасной. Она сплясала канкан, расстроИвшись в клубковатом мареве самосада, решила два-три кроссворда на спор до последнего словечка и выложила перед компанией три театральных абонемента в оперу. Нужно было ехать, чтобы не посрамить. А дальше одному из авторов стало совершенно невмоготу смотреть вслед ускользающему мотоциклу. Он отправился спать. Споткнулся об ножку рояля, незлобно выругался и успел подумать, почему же история называется «Трое и рояль в кустах». Ведь героев же четверо! Может, имелось в виду, что у музыкального инструмента как раз три ноги? Но авторский сон оказался сильнее исследовательского духа. Спал он до утра, пока не был разбужен звуками милицейского внедорожника…

* * *

 

 

Глава 3

 

«Если сначала вдарить по белым, потом перейти на чёрные, натиснув на fuzz, то должна получиться довольно приятная мелодия», - думал Терентьич, извлекая жёлтые мозолистые ноги из разношенных бот. Руки ещё помнили. И над Большими Помидорами полилась заливистая мелодия «Лунной сонаты» Бетховена. Конечно, теперь не то, что бывало ранее. Тогда, на выселках, сам начальник лагеря жаловал Терентьича именным кисетом за такую вот «нечеловеческую музыку». Но и сейчас ещё мог Кое-кто удивиться от талантов старика. Жаль, только не дожил этот КОЕ-КТО. Уехал за границу, в проклятый Зарубеж. Сидит теперь в своей ранче близ Гвадалахары-городе или же Гваделупы какой, пулькЕ из графина попивает и не знает, что сейчас на Родине происходит! Темнота необразованная! Рази ж можно пульке пить натощак? Сначала же требуется, поплотней самогоном заправиться. Пульке без текилы – песы в торнадо! Верно люди сказывают.

 

Нежные и проворные, заколдобевшие от непосильного труда на выборах (попробуйте сами пухлые бюллетени в избирательную урну линейкой пропихивать!) пальцы Терентьича будоражили кровь в жилах. Особенно ему удавались аккорды по чёрным клавишам. «Только, в отличие от домино, на энтом струменте белый цвет преобладат», - подумал ветеран махновского движения и принялся подбирать «Мурку». Рояль буквально млел от прикосновений музыканта. Млел до тех самых пор, покуда под ним не открылся канализационный люк. Оттуда выглянул опрятный мужчина в шляпе-пирожке и осведомился: «Вы, чьих будете, уважаемый? Предъявите документы!» Первым предъявил Иван Угрюмович. Сразу и бесповоротно. «Между рогов», как сам же и пояснил позже. Люк захлопнулся, а концерт продолжился басовым бельканто Витьки. Он оплакивал потерянный в дебрях театрального унитаза костюмчик. «О, мама миа! – выводил Витька. – О, мио торно! Кам ва ту торно, а сума ва!» «Ты с кем сейчас разговаривал? – Спросил раздавленный Витькиным талантом Терентьич. – Чай, не по японску? Я эту публику знаю! Им только на барабанах погундеть, а настяШШэгА искусства им, ни в жисть, не понять… Ты, случаем, не Голосюка звал? Он бы нам сейчас помог весьма. Справный прапор, хоть и сволочь большая!» «Всё, фенита ля , - прервал старика Рукопашный, - айда,  пятнадцать суток, чертяки, отбывать. Сначала мне картошку выкопаете, затем рукомойник мне же в огороде справите и тёще сортир утеплённый. Потом посмотрим…» Он дёрнул за наручники, и оба наших героя потащились за ним следом. Витьке было особенно тяжело. Ему почти битый час пришлось болтаться над роялем, пока у Терентьича от похмельного вдохновения руки летали по клавишам. Да, такого в ихней Гваделахаре Гваделупской отродясь не видали. Слабо им! У них вместо искусства одна пьянка на уме!

 

Гришка Разъедаев с сочувствием глядел вслед пленённым артистам. Душа его протестовала, но вместо криков «долой!», он говорил еле слышно: «Вы, уж, потерпите… Может, обойдётся»…

 

Голосюка доставили к командиру части в положении риз. Он не мог двух слов связать толком. Но для того, чтобы ответить «так есть!» или «вам точно!» этого было вполне достаточно. «Опять неправильно похмелился, собака! – Гневался полковник Лужёный. – Ну, выпей ты стакан, другой, третий, в конце концов… Но зачем же напиваться!?»

 

«Но зачем же напиваться? - Передразнил Гришка Марусю, уже только для порядку побуркивающую на него после утреннего променада - Эх, бабы, бабы! Не одну тыщщу лет живут рядом, а не понимают, что нету такой цели – напиться, у мужиков, ведущих серьезный мужской разговор за рюмкой водки. И добавляют они всего лишь для остроты мысли и широты взглядов и для лучшего понимания противоположного мнения, а не для какой другой цели. Собак, вон, и котов всяких прочих удалось приручить человеку за тыщщу энтих раздолбанных лет, а баб никак он не приручит, так они дикими и живут. Инстинктов у них нету, наверное, раз не приручаются». Блеснул познаниями в теории Павлова наш герой и, выйдя на крыльцо, улыбнулся выскочившему из будки Разьедаю. «Вот смотри на него, - продолжал Григорий свою мысль, – ведь получил уже по ребрам с утра за Витькины штаны, а ничего, не обижается, вертит хвостом как пропеллером, понимает, что за дело и не спрашивает – зачем же напиваться?»

              Одна мысль не давала покоя Гришке, вечная мысль для любого интеллигентного человека – «Что делать?» А к интеллигентам причислял он себя на том основании, что уже пятнадцать лет работал счетоводом в местном колхозе «Красные удои». Родилась эта мысль у него, когда наблюдал он сегодня картину «Утро стрелецкой казни» Василия Сурикова в исполнении участкового, Витьки и Терентьича. Саму картину (то есть оригинальную версию) он видел в Третьяковке, еще в далекие бровастые времена, когда очередь в Мавзолей пятнистой анакондой обвивала Красную Площадь в несколько кругов.

 
              Успев перекинуться парой слов с Рукопашным, Григорий узнал следующее. Прибывший вторым рейсом на проспиртованном драндулете к театру, Витька был остановлен на входе вахтером за внешний вид. В пылу сражения с Разъедаем он довольно основательно попортил свою левую штанину, и получилось так, что новый костюм, бывший поводом для похода к служителям Мельпомены, стал препятствием для реализации этой великолепной идеи. «Да, етть атть, единство и борьба противоположностей какая-то получается», - резюмировал он эту ситуацию и полез напролом. В театре за Витькой организовалась погоня из пожарных и служителей сцены. Пришлось прятаться в мужском кабинете. Там, собственно, новый костюм и сгинул. А Витьку очень быстро на улицу выкинули. Не дали, сатрапы, на сцену посмотреть хотя бы одним глазком.

 
              Терентьич явился с сияющим как у кайзера Вильгельма шлемом на голове, предъявляя его в качестве стопроцентного доказательства собственного проникновения в святая святых местного истеблишмента. Тут же, забыв о проигранных двух бутылках тещиного самогона, Витька потянулся руками к Терентьичу, пытаясь снять с него сияющее чудо. «Не трожь, он настоящий, а может даже и … золотой!» - рявкнул в ответ Терентьич.

 

«Счас, счас мы проверим, какой он настоящий», – засуетился Витька и, заметив лежащий у киоска огрызок водопроводной трубы, схватил его, не забыв при этом ласково улыбнуться Терентьичу. Терентьич, распознавший Витькину коварную задумку, но почему-то не ставший препятствовать эксперименту, нагнул голову, решительно уперся ногами в землю и скомандовал: «Бей, мля!» Витьку не надо было уговаривать. Поосновательнее размахнувшись, он со всего плеча звезданул Терентьича по самой маковке золотого чуда. «Бамммм!» – разнеслось по театральной площади, напоминая первый густой удар пасхального колокола. И не обратил Витька внимание на то, что перед этим «Бамммм!» был еще «Дзыннннь!» – звук от разбитого стекла киоска, зацепленного Витькой на его бесшабашном размахе. Перед непонятно откуда взявшимся милицейским нарядом предстала картина не только злостного хулиганства, но и нанесения тяжких телесных повреждений, когда они увидели стоящего с трубой у разбитого киоска Витьку и валяющегося на газоне в трех метрах от него Терентьича, не подающего признаков жизни.

 
               В отделении, когда все стало на свои места, и телесные повреждения оказались всего лишь шишкой на затылке Терентьича, майор составил протокол на Витьку за разбитое стекло, отпустил Терентьича и позвонил Рукопашному, чтобы забрал тот своего Евпатия Коловрата под собственную, так сказать, ответственность Большепомидорского участкового.

 
              Понимая, что Терентьича Рукопашный, чуть постращав, отпустит, – на то и власть, чтобы ее боялись, – Гришка строил планы по героическому освобождению кавказского пленника, между тем понимая, что одной картошкой и тещиным туалетом Витька не отделается, как минимум придется еще и гараж красить местному Понтию Пилату, как пить дать, как пить дать…

 

Оставшись в одиночестве, рояль заскучал. Мало того, что по нему гуляли пальцы Терентьича, так ещё и Витька своей плоской, как у камбалы, задницей приложился. Ему что, этому алконавту бесштанному, у него отмазка есть – мол, в наручниках был, сам за себя не отвечал! А каково старине «Беккеру»!? Вот уже и си-бемоль отказывает на оба регистра. Так что тогда говорить о «ля-мажор» второй октавы! Сплошной невыразительный бекар с минорными позывами. Надоело роялю пускать солнечных зайчиков в глаза шаловливому Разъедаю, домой захотелось. В консерваторию, под опёку настройщика. Плюнул он на всё и пошёл дорогу в город искать. Но свернул на свою беду в сторону войсковой части ХХХХ.

 

Голосюк проснулся под домашним арестом. Трудно, впрочем, этот арест считать совсем уж домашним, жил-то Пётр Свиридович на вверенном складе, в той его части, где продукты водились. А чего ради в форменном обмундировании ночевать? Там и без него живности хватало. Травили, травили эту живность, но так и не вытравили. Притерпелась она к ядохимикатам бромгексиновым, раздобрела и силы набралась. Другое дело – продукты. С ними тоже крысосвинтусы проживали, но было они поласковей, почти что домашние. С такими можно хоть в разведку… Если, конечно, накормить сперва.

 

Огляделся Голосюк основательно, насколько шея позволяла головой вертеть, и понял – заперт он вместе со швабрами и вениками. «Низвергнут буде человче возгордяше!» - пронеслось в темноте вместо эпитафии. С таким лозунгом Петрухе было не по пути. Он основательно собрался с силами, высадил плечом дверь и отправился искать Терентьича и остатки мотоцикла, чтобы вернуть аппарат в музей боевой славы.

 

Огород копался с трудом. Тяжёлый ядрёный чернозём с прошлогодним окаменевшим навозом прилипал к лопатам и не хотел от них отваливаться. «Ёпс тудэй! – Заметил раздражённый Терентьич, - До скольких разов нужно этому коню Рукопашному объяснять, что картошку в чернозём не содют. Ей самое место в суглинке пополам с песком. А тут теперь надрывайся, как каторжный, будто и дел других вовсе нет!» Витька согласно покивал, подтягивая великоватые штаны, одолженные участковым на время отбывания трудовой повинности, и отбежал до ветру. Но, как назло, было совершенно тихо. Ни один листок не шелохнётся, блин! Что ж теперь терпеть, пока там гидрометы с небесной канцелярией перетрут всё, как надо? И Витька терпел. Терпеливым он был по натуре. Рассказывают, что однажды в молодости Витюню с силосной башни скинули, вниз тапочками. Из-за девки, естественно. Кто ж знал, что тапочки на голову сползут! Никто плохого и не думал, когда ему вместо парашюта  пустой ранец пристегнули. Так что ничего в полёте и не раскрылось, не считая Витькиной глотки. С тех пор она редко закрывалась. И то – только по большим праздникам. Так или иначе, после того случая сделался Витёк терпеливым до звычайности. Мог сутками в телевизор смотреть в ожидании, когда он показывать начнёт. А какое там показывать, когда все провода со столбов в Больших Помидорах Голосюк снял. Для патриотических нужд! Первосортный оказался алюминий. Долго ему потом эстонские латыши радовались, как дети в своём Каунасе. Теперь, небось, вспоминают Голосюка добрым словом. Есть чему гордиться, право слово. Авторитетно вам заявляю.

 

Григорий Разъедаев напялил на себя маскхалат и пополз на территорию, оккупированную Рукопашным семейством. «Окопались, сволочи, - думал он, - никакого житья не стало. Одних только огородов соток пятнадцать. А ещё три сортира. А ещё забор почти новый…» Не мог Гриня несправедливости терпеть. Пора было показать Ивану Угрюмовичу, что есть ещё настоящие несломленные мужики в Больших Помидорах, которым палец в рот класть не рекомендуется. Разъедаев даже зубами смачно клацнул от этой своей мысли. Теперь бы темноты дождаться и можно диверсию провернуть.

 

На бетонке рулёжки №ХХ рояль подвернул ногу и присел отдохнуть. Эх, сейчас бы сбацать чего-нибудь лирического для поднятия настроения. Марш филиппинских тинэйджеров, к примеру. Или, там, «марсельезу» какую не то. Шаги прапорщика Голосюка прервали размышления «Беккера». Он только и успел подумать: «Такими сапожищами только клопов давить», прежде чем был оттранспортирован на дальнюю стоянку и затрален штормовыми концами, чтоб ветром не унесло. Не терпел Голосюк, когда неприкаянные музыкальные инструменты по аэродрому шарахаются. Обстоятельный человек Петр Свиридович. Обстоятельный и хозяйственный. «Если мотоцикл не найду, то эту бандуру в музей сдам. Только перекрашу сначала и коляску приделаю. Она с утра ещё в кустах валялась», - прикидывал Голосюк, сливая из «Беккера» тормозную жидкость…

   * * *

 

 

Глава 4

 

У Разъедая резались крылья. Ещё с утра. «Гэв, ничего себе дела!» – подумал пёс, но хозяевам жаловаться не стал. Им только скажи, сразу усыплять к ветеринару поведут. Не любят в Больших Помидорах, когда собака вместо дела о возвышенном мечтает. Крылья, между тем, вырастали пушистые и сильные. К вечеру окрепли, и Разъедай воспарил над деревней, стуча привязанной к нему будкой по густой ботве. «Драй нах остен», - пришла смешная идея в собачью голову, и он, проломив будкой забор, скрылся в неизвестном направлении.

 

«Грачи потянулись в тёплые края», - решил близорукий Терентьич и зафинтелил в Разъедая крупной картофелиной. «Сам дурак!»- ощетинился пёс, пока на бреющем сносил хозяйственные постройки на участке Рукопашного. На шум из канавы восстал десантник-Гришка, но, получив по лбу обрывком цепи (будка от неё отвалилась, застряв в помидорных зарослях), прилёг отдохнуть. А Витька всё терпел и терпел, нервно поглядывая в сгущающиеся сумерки. Не человек – памятник самому себе!…

 

Третьего такого удара кот мог бы и не выдержать. Ну, посудите сами – за каких-то два дня столько трагедий! «Перво-наперво, яблоню мою срубили. И кому только она мешала, эта яблоня?»
Как минимум половину из всей своей сознательной жизни кот провел на этом дереве. Какой аромат исходил весенними ночами от только что распустившихся бело-розовых соцветий, когда на самой толстой ветке кот общался с очередной, очарованной яблочным ароматом кошечкой! И в результате таких общений уже в половине домов Больших Помидоров бегал кошачий молодняк редкой сибирской породы, да к тому же амурской тигровой раскраски. «Наверное, Гришка со свету меня сжить замыслил, лучше бы уж сразу в печку бросил, как Сергея Лазо»,– пришла невеселая мысль в кошачью голову.

 

«Да, и Разъедай тоже хорош, еще друг называется, ну хочешь полетать – лети на здоровье, но зачем же будку с собой переть? Где же я теперь спать буду, когда Гришка своим ласковым сапогом попросит меня уйти на улицу? Хотя надо сказать – взлетел уверенно – как «Старфайтер», хорошо пошел! Хотя потом сплоховал, забор зацепил, надо было вовремя закрылками подработать, да вовремя на радиовысотомер посматривать!» Авиационных терминов кот нахватался, когда одно время крепко дружил с двумя кошечками, проживающими при солдатской казарме роты охраны, охраняющей аэродром от посягательств вражеского неприятеля. «Эх, жисть – жистянка, жили себе не тужили, мурлыкали в свое удовольствие, а тут такие две загогулины. Да ладно, разберемся», – по жизни кот был оптимистом, что и позволило дожить ему до такого почтенного возраста.

                А тем временем, Разъедай делал второй заход над той частью Рукопашновского огорода, где он так неосторожно приложился обрывком цепи к хозяйскому лбу. «Интересно, он меня узнал или нет?» - думал пес. Его интерес был совершенно обоснованным, так как от этого в прямой зависимости находилась целостность его собачьих боков. На противоположной стороне огорода Терентьич, монотонно матерясь и не выпуская изо рта самокрутку, копал картошку, редкой для Больших Помидор иваноугрюмовской породы. Разглядев, наконец, летающего Разъедая, он хлопнулся прямо на грядку и сидя на ней, как на завалинке, начал неистово креститься, вспоминая Спасителя и всех его ближайших родственников очень разными, но так похожими друг на друга замысловатыми словами. Поняв, что обнаружен, Разъедай пару раз махнул хвостом, мол, свой я, не сбивайте. Не учел псина, что хвост то у него – это уже не хвост вовсе, а хвостовое оперение и, совершив крутой вираж, на бреющем пошел прямо на Терентьича! Свят, свят, свят!!! Так быстро Терентьич не бегал с самОй Турецкой войны, когда пришлось убегать ему от трех турецких янычар непонятной ориентации и с обнажёнными ятаганами. Или это янычары были обнажёнными? Эх. Память. Память… Бросив лопату, старик рванул к ближайшим зарослям малины, где как раз, как на грех, заседал Витька, и, запнувшись об товарища по несчастью, Терентьич растянулся рядом. От неожиданности Витькино терпение кончилось, и он расслабился. Самокрутка Терентьича сработала в качестве запала, и Витёк с ревом, почище, чем у СС-300, взлетел в вечереющее небо Больших Помидоров. Технический спирт, я вам скажу – это серьезный продукт, не то, что какой-то там вражеский кальвадос…

 
                 А в это время на КП полка перехватчиков или, иными словами, на КП Большого Помидора обстановка накалялась с каждой секундой. Пару минут назад Луженому доложили о появлении низколетящей цели, не отвечающей на запрос «свой – чужой», по азимуту как раз в направлении Больших Помидоров. Он хорошо помнил Руста и Красную площадь и поэтому тут же отдал команду на взлет дежурному звену. Три красавца-перехватчика разорвали небо и взяли курс на Большие Помидоры. «Визуально наблюдаю взлет ракеты класса «земля-воздух», – донеслось до командира. «Полк! Взлет по тревоге!» – рявкнул Лужёный во всю свою лужёную глотку и помчался к ближайшему перехватчику. «Неужели война?»- пронеслось в воспаленном мозгу полковника…

 

«И как я на этой хреновине взлечу? – Жалился Петру Свиридовичу молодой, только после училища, лётчик Кошегуб. – Лучше бы я  сел при первом самостоятельном вылете «на брюхо», чем на схватку с врагом подниматься на струнном моноплане неизвестной конструкции». Голосюк прислушался и понял, что сегодня ему фатально не везёт. Накрылось мотоциклетное прикрытие медным тазом. Озверелость понемногу овладевала хозяйственным прапорщиком. Упускать свою добычу было никак невозможно. «Ишь, чего удумал – на моей собственности в полёт отправляться! Ты ничего, парень, не перепутал с перепугу?» Лейтенантик побожился, что его на дальнюю стоянку сам командир части направил. «Вот так незадача, - углубился в себя Голосюк, - тут точно, помнится, самолёт стоял. Два дня тому… Неужели за теми, что на вынужденную садились, увязался? За компанию. Только экипажи все, вроде бы, наличествуют, иначе давно бы Лужёный всех на уши опрокинул и допросил с пристрастием. Сам что ли МИГарь ушёл в небо, к «бэкфайеру» пристроившись в кильватерную струю? Нет! Точно, вспомнил теперь. Это же я  сам самолёт в аренду на неделю отдал  колхозу «В последний путь». Там на комбайне двигатель рассыпался. Вот председатель с агрономом и попросили (за весьма умеренную плату, между прочим, я же не стяжатель какой) двигатель самолётный на «Ниву» поставить до конца уборочной. Дело нужное. Опчественное. Я и не отказал, кажется… Крепка ихняя колхозная овсяная настойка «И-го-Gordon», раз подробности запамятовал. Ага, снова вспомнил. Я же сам потом им разрешил движок снять, но только не на глазах начальства. Тогда они всем миром МИГаря к себе в деревню Глокие Мокрюки укатили, как бурлаки сухопутные. Там он, кажись, и стоит на гумне прошлогодним урожаем присыпанный, чтобы вражеский шпиёнский глаз ничего не понял. Что ж, тогда получается, очень КСТАТИ рояль у меня тут образовался. Плевать на экспонат раритетный, за него не убьют. С них, крыс музейных, и коляски мотоциклетной хватит. Зато Лужёный ни в чём не заподозрит. Сейчас состояние экономики такое, что впору на топоре взлететь, не то, что на рояле. На рояле – вообще лафа. И закрылки в наличии, и элероны на струнной тяге – никакой гидравлики не нужно. Летай – не хочу! А, уж, если не сможет лейтенант с честью свой долг выполнить, значит, учился плохо. Троечник. Таким в армии не место!» Голосюк ещё раз осмотрел чёрные рояльные бока, будто прощаясь с инструментом навсегда, и озвучил свои размышления так: «Хорошо, парень, уговорил. Отдаю тебе аппарат для выполнения боевой задачи. Делать нечего, когда враг на пороге. Под твою ответственность. Смотри мне! Чтоб всё в исправности вернул!» В это время подъехал топливозаправщик и надурачил в «Беккер» керосина по самую верхнюю крышку. Так что Голосюк вдвоём с Кошегубом еле её захлопнули. В добрый путь! Рояль взревел в районе самого низкого «до» и покатился по рулёжке. «А парень-то, ничего! Молодцом держится!» – Подумал Петр Свиридович, с любовью разглядывая неопрятный бугор на спине Кожегуба. «Вот ведь жизнь, какая интересная штукенция! Раньше бы с таким горбом дальше десанта тебя не пустили. А теперь, гляди-ка, в лётчики берут. Хотя, с другой ракрусы ежли взглянуть, то оно и правильно. Горбатого не так жалко, в случае, когда будет иметь место несанкционированное нарушение  правил техники пилотирования, приведшее к… Тьфу, что это я? Будто инструкцию, какую цитирую! Не так жалко, если залетит не туда случайно. Вот, что я подумать хотел. Наверное, опять больно умный автор пытается из меня какую-то Спинозу смастырить, чтоб ему!» «Беккеру» дали разрешение на взлёт. И только тут Голосюк вспомнил: «Мама дорогая! А тормозную-то жидкость я слил (у меня цыгане просили для смазки тележных осей, а что, тоже люди, не грех и помочь)! Как теперь Кошегуб садиться будет? Он же даже тормозные колодки к сандалиям не пристегнул! Скандал! Нужно быстрей к цыганам бежать, пока меня здесь не застали».

 

В районе стоянки №15 тем временем один из авторов прятал коляску от трофейного мотоцикла времён Первой Мировой. С глаз долой. Чтоб Голосюк её в табор не увёл. Что вы сказали? Да, какой там музей! Прапорщику ничего нельзя в руки давать. Не вернёт! А вы говорите, экспонат, экспонат. Уже и не экспонат вовсе, а люлька для цыганят нового урожая. По крайней мере, в голове Голосюка уже рождается план ослабления гуманитарно-демографической катастрофы в рамках отдельно взятого табора Мятые Помидоры.

 

Три звена МИГарей, поднявшихся по тревоге и понять ничего не успели, как оказались над Средиземным морем. Внизу, в районе Пизанской башни, кто-то из НАТО строго грозил им пальцем. «Опять эти конструкторы подвели! – Подумал Лужёный, сидящий за штурвалом ведущего. – Надо бы срочно телеграммку в Брюссель отстучать, а то собьют, чего доброго. Успокоить, мол, никакая это не провокация. Просто заблудились чуток, скорость не рассчитали». Но эти мысли не успокаивали отважного полковника. Враг по-прежнему куражился над Большими Помидорами. Боевая задача полетела коту под хвост, как вскоре полетят звёзды с симпатичных погон прямо под ноги министра Обороны, Нападения и Отступления. Жаль, а ведь до пенсии всего-ничего осталось. Лужёный свернул налево, заложил крутой разворот «делай, как я» и повёл свою стаю в Анталию на дозаправку. Там у него жил один знакомый японческий грек по материнской линии, который давно приглашал отдохнуть с семьёй. «Ничего-ничего, - взял себя в руки Лужёный, - мы ещё покувыркаемся. Не вышло отдохнуть с семьёй, отдохну с полком. Чай, «шило» ещё не всё с бортов посливали. Понежусь пару дней на солнце, а там – будь, что будет!» Встревоженные турецкие чайки снялись со своих лежбищ и улетели в Египет. От греха подальше. Таким большим серебряным птицам они не конкуренты.

* * *

 

 

 

 

 

Глава 5

 

Кошегуб видел цель. Цель видела Кошегуба. Они смотрели друг на друга, как смотрят дуэлянты перед первым выстрелом. «Беккер», послушный молодому лейтенанту, шёл на таран. «Сейчас я ему покажу, кто в Помидорах хозяин!» -  думал Кошегуб. «Сейчас он мне покажет, кто в Помидорах хозяин!» - думал Разъедай.

 

«Счас я, мля, покажу, мля, кто у нас тута, мля, хозяин!» – Терентьич сориентировался в обстановке мгновенно. Старый вояка, прошедший все войны, какие только случались на этой земле, нутром почувствовал, что происходит что-то серьезное. «Дождался, счас, счас, налеплю я вам вареников али пирогов с капустой», - повторял он, со всех ног наворачивая к своему сараю, где у него было кое-что припасено для такого экстраординарного случая. Через пару минут он уже со знанием дела устанавливал меж двух кустов малины видавший виды, но все еще грозный «Максим», подаренный ему на Пасху пригласившим отведать белогвардейской самогонки усатым комдивом Михаилом Семеновичем. Перед глазами встала картина, когда сидели они с Мудённым, лупасили крашенки об зеленый хоботок пулемета и запивали их настоящей белогвардейской самогонкой двойной буржуинской очистки. Хороший был комдив, на гармошке кучеряво наяривал, далеко пошел… До самой Кремлёвской стены…

 

Смахнув пару прилипших яичных скорлупок и заправив ленту в патронник, Терентьич, охваченный древнейшим инстинктом охотника на зеленых носорогов, приник к прицелу. Прямо на него на бреющем шла низколетящая цель непонятной конструкции. «Гроб, что ли?» – прищурил он подслеповатые глаза и даванул на гашетку пулемета. Первой очередью у «Беккера» срезало левую ножку. Кошегуб резко рванул штурвал на себя, что и спасло Разъедая от неминуемой встречи с изделием Запупыринского завода Летающий Клавесинов.

Сначала он сильно испугался. Когда первый испуг прошел, ему даже стало нравиться его теперешнее положение. Высоту набирал хорошо. «Что и осталось в армии настоящего, так это технический спирт, эвона, тяга какая от него веселая. Жаль только башмаков». Башмаки сорвало с Витьки первой плазменной струей, вернее Витьку вынесло из башмаков, а они так и остались на земле, на месте старта. Когда пальцы на ногах стали немного подмерзать, Витька уменьшил газ и, не убирая его до конца, стал парить над землей как альбатрос над Аргентиной. Краевиды открывались умопомрачительные! Восток уже начинал темнеть и поблескивать первыми звездами, а на западе заходящее солнышко ярко подсвечивало футбольный стадион, на котором собирались пробивать послематчевые пенальти. Первым к мячу подошел Дэвид Бэкхэм. «С Португалами играют», - констатировал наш Икар. Витька поудобнее умостился на плазменной струе, предвкушая удовольствие от увиденного. «Сейчас засандалит плюху!» - едва успела пронестись шальная мысль, как Витьку снесло каким-то налетевшим смерчем. Его несколько раз крутануло вокруг горизонтальной оси, как гимнаста вокруг перекладины и от такого неожиданного разворота событий он нечаянно схлопнул тягу. Земля начала неумолимо приближаться к Витькиной заднице. Дотянуться до арендованных у Рукопашного штанов, болтающихся на самых щиколотках, где должны были лежать спасительные спички, ему было неудобно, да и руки оказались занятыми – в руках он держал футбольный мяч с символикой Евро-2004! Хорошо, что теща помогла. Подаренная ей на прошлый Новый Год рубаха, оказавшаяся на три размера больше, чем могла себе представить Витькина фантазия, сейчас оказалась как никогда впору. Надувшись на спине пузырем, она наподобие парашюта, типа «крыло», плавно опускала нашего героя прямо на его Большие Помидоры.

 

А тем временем на огороде участкового наземно-воздушный бой подходил к своей кульминации. Разъярённый упорным сопротивлением зенитчика и задетый за живое его меткими пулеметными очередями, оставившими «Беккер» уже без единой ноги, Кошегуб решил пойти на крайнюю меру – посадить свой «Беккер» брюхом прямо на упорного пулеметчика…

 

«Странно, - подумал Терентьич, - только что ночь начиналась, а тут сызнова утречко проклюнулось. Не иначе, опять авторы за состоянием атмосферы не следят. Вот и лётчик на рояле лопухнулся тоже. Пошёл на таран, а фары не включил. Того и гляди, не туда врежется, вражина подлая!»

 

Скромных баварских бюргеров с семействами словно дустом повывели в Анталии, когда там обозначил себя краснознамённый Большепомидорский полк имени Лужёного. Отели позакрывались на внеплановый ремонт, а торговцы в сувенирных лавках тяжело вздыхали и заколачивали витрины первосортными досками из ливанского кедра. Но этого оказалось явно недостаточно, чтобы встретить героев-лётчиков достойно. Вскоре кедровым духом пропахли все окрестности стоянок, где уютно расположились МИГари. Доски подвешивали вместо ракет, а сами ракеты скатывали в канаву, где уже бойко шла торговля движимым (типа «воздух-воздух» или «воздух-земля») имуществом войсковой части №ХХХХ. Лужёный распорядился, чтобы «Аль-каидой» на импровизированном базарчике и не пахло. И точно, не пахло! Только ароматы бешбармака, шашлыка и кебабов тревожили молодые задорные ноздри Большепомидорских лётчиков. Свободные от нарядов по базару офицеры весело бороздили курортные улицы, разглядывая чудное восточное устройство жизни. «Вот уроды, - незлобиво говорили они, - даже лавки, как следует, не закрывают. Ни какой тебе охранной сигнализации. Чуть монтировочкой подцепил, и – вот тебе уже все чудеса Востока налицо». Вскоре унести подвернувшееся под руку стало не под силу. Тогда лётчики арендовали большой автобус, марки «Мерседес», предварительно высадив из него со всей бережностью, на которую были способны после коктейля из «шила», превосходного пива «Efes», вызывающего лёгкую отрыжку, и верблюжьего молока, туристическую группу, приехавшую только что из земли Ней-Бранденбург. Экскурсовода оставили, чтоб дорогу, зараза, показывал и развлекал песнями Таркана под раздолбанную гитару. Её захватили с собой ещё перед вылетом. Сидеть в автобусе, забитом дарами турецкого курорта, было немного неуютно, но всё скрашивал миляга-экскурсовод. После второй он запел по-турецки, после третьей – по-русски, после четвёртой икнул и завалился спать. Между тем, аэродрома всё не было видно. Оказалось, что автобус стоит на месте, поскольку за рулём по странному стечению обстоятельств никого не было. За рулём же употреблять нельзя. Даже в Турции. Когда причина не прибытия во временный турецкий посёлок Большепомидорск выяснилась, стали искать трезвого среди местных. Таковых не оказалось, кроме трёх десятков полицейских, окруживших мятежный автобус, кричавших что-то уж очень нехорошее в мегафон и размахивающих табельным оружием. Назревал локальный международный конфликт между Анталийцами и Большепомидорцами. Решили биться без оружия, стенка на стенку…

 

Победила дружба. Вскоре различить, где свой, где турецкий, стало решительно невозможно. Менялись формой, как футболисты после матча. Забывали об этом и менялись снова. Большинство офицеров (и наших и ихних) выглядели примерно так: синий низ, белый верх или белый низ, синий верх. Фуражки валялись под ногами, их уже никто не желал водружать на распухшие от невероятного интернационального единения головы. Когда спели на всеобщий брудершафт «Чмок-чмок» и «Катюшу» выяснилось, что пропал стакан. Единственный! Его утащил босоногий парнишка. До чего же всё-таки вороватые эти турки! Им только волю дай, всю страну по своим щелям растащат. Пришлось пить из воронки, которую обнаружили под сиденьем водителя. Бензиновая оттяжка помешала только вначале…

 

Кошегуб прицелился и спикировал на Терентьича. При этом одна из ножек «Беккера» зацепила отдыхающего в траве Разъедаева за подтяжки, надетые поверх маскхалата, и он был вовлечён в события твёрдой авторской рукой. Терентьич охнул, пытаясь спасти «максим», и провалился в томную негу. Отсутствие тормозных колодок на тапочках Кошегуба сыграло злую шутку с нашими героями. Рояль никак не хотел останавливаться и продолжал нестись по огороду, бороня землю и поднимая наверх поспевший картофель. Буквально через полчаса Иван Угрюмович, вышедший на крыльцо полюбоваться рассветом на закате, обнаружил, что его плантация убрана. «Я знал, что Терентьичу можно доверять», - подумал Рукопашный с любовью, стараясь придумать для арестантов новую каверзу. Но самих арестантов нигде не оказалось. Они неслись, влекомые стариной «Беккером», в направлении цыганского табора. По пути к ним присоединился Витька, спланировавший прямо Кошегубу на плечи…

 

Цыганский барон пристально смотрел в опухшее от покусания встреченными по дороге дикими осами лицо Петра Свиридовича Голосюка и старался говорить внятно и доходчиво: «Э, рома, ты какой нам смазки вчера дал? Савсэм телеги не хотят колёса крутить. Нехорошо, уважаемый. Придётся теперь тебя зарэзать, нафик! Или деньги вернёшь?» Голосюк, с трудом ворочая языком, запричитал: «Дык, я чо, Будулай Будулаевич, сказать хочу. Не стало в стране качества. Не стало. Сплошной контрафакт непутящий. Производитель виноват, а резать сразу меня? Несправедливо! Лучше я тебе деньги верну… Потом… Половину… с аванса». На горизонте, со стороны Больших Помидоров, показался высоченный смерч, и это прервало спор двух негоциантов. Цыгане засуетились, покидали свой нехитрый скарб по кибиткам и попытались уехать. Ан, нет! Смазочка-то не та. Скрипят телеги, и не с места! Паника жутчайшая. Один Будулай Будулаевич не растерялся. Он вскричал: «Эй, ромалы, негоже нам американской торнады бояться. Стоять по местам. С якоря не сниматься!» Раньше барон служил боцманом на сухогрузе, бороздившем просторы Большой Помидоровки до самого  синего моря. Отсюда и терминология. Позже одумался Будулай, вспомнил свои исторические корни и табор возглавил. Но память-то не так просто стереть. Помнят ещё руки матросские наглые хари, а губы дудку боцманскую. А между тем, смерч приблизился настолько, что стало явственно различимо его внутренне содержание. Несущийся «Беккер», на котором сидит горбатый Кошегуб, на его плечах ошалевший от скорости Витька с мячом, водившим шапочное знакомство с самим Бэкхэмом. За две рояльные ножки, избежавшие встречи с очередью из раритетного автоматического оружия знаменитого немецкого конструктора, прицеплены два же бездыханных тела и один пулемёт системы «Максим», виновник отстрела третьей ноги. «Ромалы, у них тормоза отказали! – Заорал Будулай со всей мочи. – Кидай им штормтрап и якорь!» Цыгане начали суетиться и исполнять волю барона. А Будулай  Будулаевич приступил к дипломатическому диалогу с командиром воздушного (теперь уже сухопутного) судна:

- А теперь горбатый! Эй, Квазиморда, ты меня слышишь!?

- Слышу, слышу, ваше превосходительство!

- Лови конец и зачаливайся к табору, не то всю нашу землю вспашешь, якорь мне в глотку!

- Может, лучше тормозной парашют подбросите?

- Откуда у цыган тормозной парашют? Давно Голосюка просили, чтоб на портянки нам принёс. Так второй год обещаньями кормит. Лови, чего кину! Не привередничай!

Торможение состоялось. «Беккер», позвякивая клавишами и напряжёнными струнами, остановился рядом с баронской кибиткой. Цыгане уже разводили костры, поскольку ночь всё-таки пришла, как не старался автор продлить световой день. Природу хрен обманешь!

* * *

 

 

Глава 6

 

У старого кота не ко времени разболелся сколиоз левой передней лапы. Он тихо мучался на крышке колодца. Терпеливый был котяра, отдаю ему должное. По ветеринарам без толку не бегает, народные средства предпочитает: мочу молочного поросёнка и лопушки молоденькие…

 

Откуда-то издалека доносились величественные звуки третьей симфонии Чайковского. «Умеет же Терентьич задвинуть!» - подумал кот с уважением и задремал. Во сне ему привиделся Разъедай, выламывающий будкой забор, пролетая в сторону таинственного собачьего города Килиманджаро. Кстати, а что с Разъедаем?..

 

Стемнело. Трудолюбивый автор потянулся, крякнул и отправился на огород Рукопашного. Подсветил фонариком, обнаружил и забрал отстреленную в жаркой схватке с роялем «Беккерову» ножку, прихватил валявшуюся неподалёку Разъедаевскую будку и отнёс в мотоциклетную коляску, которая, как вы помните, спрятана на аэродроме Большой Помидор в районе стоянки №15. Теперь бы ещё сам мотоцикл обнаружить там, где его герои потеряли. Ужасно не любил трудолюбивый автор, когда всё раскидано по произведению. Уборка в таком разе – первое дело! Только где же всё-таки мотоцикл? Нужно сходить в начало текста и выяснить. Автор поискал мотоцикл и обнаружил его возле хлева. Голосюк присыпал «железного коня» сеном, чтобы не спёрли. Так и стоял антикварный аппарат там, пованивая остатками спирта, пока его не востребовали. С шлемом сложнее. Его городская милиция конфисковала в качестве вещдока. Но и это не могло остановить автора. Он же в любом казённом помещении, как у себя дома. С сейфом, правда, пришлось повозиться, но 20 граммов пластида решили эту нетривиальную задачу. Теперь все артефакты нашей истории лежат в одном месте. В случай чего, можно будет использовать. А вот арендованный колхозом «В последний путь» самолёт, пусть Голосюк сам возвращает. Нет такого закона, чтобы авторы на себе крылатую машину тащили. Пока автор старательно трудился этой ночью, ему ни разу по пути не попался Разъедай. Куда он мог исчезнуть? Не в волшебный же собачий город Килиманджаро, в конце-то концов!

 

Присел автор отдохнуть, призадумался. Как же так, спрашивается, почему у рояля, прибывшего в табор, две ноги целыми оказались? Их же Терентьич отстрелил к божьей матери в разгар боя за обладание огородом Рукопашного. Но не долго автор мучался над этим далеко не праздным вопросом. Он срочно смотался в середину пятой главы и на лету две ножки к «Беккеру» присандалил аккуратными медными гвоздями. А где он их раздобыл, если оригинальные конечности Запупыринских мастеров в щепу покрошило, о том автор никому не скажет, а то его больше в консерваторию пускать не станут. «Теперь, кажись, порядок», - подумал он со значением и отправился отдыхать. Спокойной ночи! И вам не хворать!

 

Председатель колхоза «В последний путь» Кондратий Замогильный сидел озадаченный. Снятый с МИГ-25 двигатель никак не хотел прилаживаться к комбайну. Пришлось звать кузнеца. Тот почесал себя по загривку кувалдой, матернулся: «Понаделуют, железяк, ёк-мокорёк!» и вправил непослушному авиационному агрегату все его выпирающие части мехом внутрь. «Нива» завелась с полтычка. Замогильный решил лично опробовать обновлённую технику. Комбайн заправили «И-го-Gordon»-ом ( в «Последнем пути» всегда так делали), и председатель придавил акселератор, что называется, «до полика». Вышло удачно. «Нива» взревела и понеслась косить развесистые пшеничные кустарники. «Плохо, что вечер, - подумал Кондратий, - а то бы половину площадей окучить успел». Спустя сорок минут он уже сидел на крыльце и смачно хлебал простоквашу из чугунного горшка деревянной ложкой. «Вот нам бы этот двигун навсегда у Голосюка сторговать. Цены ж ему нет, чтоб я так жил! – Мысли текли в голове Замогильного лёгким горным ручьём. – Самолёт-то мы прапору возвернём. Оно конешно! Но вот двигатель жалко. А что если воопче без него? Хорошая идея. Самолёту же всё одно – на одном двигателе гробиться или на двух. Лётчику, тем более! Сиганул с катапультой в форточку – и вся недолга. Точно, так и сделаем».

 

Со стороны табора Помятые Помидоры (в некоторых источниках «Мятые Помидоры») до Глоких Мокрюков доносились пронзительные звуки охромевшего «Беккера». За ним сидел одухотворённый литрой цыганского первача Терентьич и выдавал джазовые импровизации в стиле соул. Откуда у парня негритянская грусть? Точно кто-то в родне Терентьича в хижине дяди Тома проживал. Чтобы роялю уютней стоялось, Будулай подставил на место отсутствующей ножки коробку с тушёнкой, национализированной в Мокрюкинском сельпо. Барон прикрыл свои большие, с поволокой, как у «Незнакомки», глаза и пытался подпевать: «Ай, вэй. Ин соул чики-бум. Имарджиз, гомардзюба, ла Хаим! Ин май харт соу бьютюфул вэй…» Внезапно Будулай Будулаевич вскочил и закричал: «Знаю! Знаю, рома Терентьич, что нам нужно делать!» Табор проснулся и залился гитарными переливами, плачем бесчисленных детей и попытками красавицы Рады Звездинской погадать Витьке на «бубнового короля», «козырный интерес» и «возвращения пропавших штанов и спинджака». Будулай забежал в президентский шатёр и притащил оттуда превосходную кость от ноги павшей в боях за Мукден кобылы. Два народных цыганских умельца приклеили ногу к «Беккеру» козеиновым клеем. Барон расплылся в улыбке: «Вот видишь, рома Терентьич, стал твой инструмент, как новенький. Теперь ты мой должник, морской ёж тебе в глотку! Продай пулемёт, пока не убил!»  На шум поднялись спавшие под телегой Кошегуб, Голосюк и Разъедаев. Они включились в беседу с охотой. Причём так, что Будулай вскоре охладел к «Максиму». Он заявил громогласно: «Лучше пойду к Раде порадоваться!» и засеменил кривыми ножками лилипута к своей возлюбленной супруге. Длинная клочковатая борода барона в процессе выяснения отношений с дорогими гостями сильно укоротилась и уже не свешивалась до земли с высоты его метрового роста. Рада обняла Будулая, положила себе на грудь и спросила вкрадчиво: «Милый, посмотри, как умазались наши дети! Как думаешь, этих отмоем или новых наделаем?» Барону стало немного обидно. «Послушай, Рада, - сказал он, - ты за кого меня дурака здесь считаешь? Этому анекдоту скоро двести лет! Конечно, новых будем делать, чтобы дело отца преумножали на радость державе. А этих отдадим Замогильному в колхоз. Он вчера жаловался, что рабочих рук у него не хватает. Только смотри, не перепутай. Горбатый не наш. Это залётный, из авиационной части. За него могут дело пришить. Никакими борзыми щенками не отмажешься. Да, и нет у нас щенков борзых. В прошлую пятницу кончились».

 

На блеск костров к табору вышел Иван Угрюмович Рукопашный. «Вот вы где, соколы мои ясные, ядрить через коромысло! А я уже хотел вас в розыск объявлять. Ну, что сами сдадитесь? Или в табло настучать?» - приговаривал участковый, доставая бейсбольную биту Нью-Йоркских янки…

 

А тем временем, Разъедай без особого успеха искал свою будку, злобно подвывая на авторские проделки, лишившие его законной жилплощади.

 

Такси притормозило на въезде в Большие Помидоры. Оттуда вылез некто по имени Кое-кто и стал спрашивать у ясеня, где местожительствует разлюбезный Терентьич. Пульке в его желудке напоминало о прошлом, весьма неплохом, существовании в растреклятой Заграничной Гвадалахарской Акапульке…

* * *

 

 

 

Глава 7

 

На КПП аэродрома сидел дежурный и недоумевал. Уже миновала полночь, а герои до сих пор не вернулись с победной реляцией. «Неужели все погибли? – Свербело у него на душе. – Ни один не выжил в неравной схватке? И с кем, интересно знать, была эта схватка? Судя по всему, неприятель попался коварный и изворотливый… Точно! НЛО! Других бы наши разгромили в мелкую крапинку, как завещал великий лётчик всех времён и народов, товарищ Подзакрылкин. Однако, караул! Делать-то чего? В штаб округа докладывать или нет? А, ну как вернуться соколы наши… Тогда Лужёный размажет по хлебу мой ливер заместо паштета. Может, подсели они где-то на дозаправку, а я тут томлюсь, как барышня кисельная… Нет, барышня кисейная. Это у реки берега кисельные… И что же всё-таки делать? Если сели на дозаправку, тогда должны были передать каким-нибудь видом связи… Хотя… С нашей связью одно недоумение конкретное, а не передача информации секретной в шифрованном виде…» В разгар страданий дежурного заелозил термовал на факсе, и из аппарата поползла бумага. Есть связь. Ура Попову с морковью!

 

Сообщение было просто ошеломляющим. На фоне немного смазанной фотографии проступал секретный текст от службы безопасности:

 

«Командиру войсковой части №ХХХХ

Полковнику Лужёному

До востребования

 

СЕКРЕТНАЯ ДИРЕКТИВА

Настоящим довожу до вашего сведения, что в окрестностях деревни Большие Помидоры ожидается прибытием вражеский агент интернациональной ацтекской разведки под псевдонимом «Кое-кто». Означенный агент вооружён теоретическими и практическими навыками борьбы с сельскохозяйственными трудностями. Охотно и целеустремлённо маскируется под работника, как физического, так и умственного труда. Имел в Гваделупской разведшколе репутацию непримиримого борца с бесхозяйственность, проституцией, отсталостью и другими явлениями, порочащими буржуазный образ жизни. Имеет целью внедриться в хозяйственную часть аэродрома и накрыть ваш объект шпионской сетью, изготовленной в ЦРУ. При задержании очень опасен: кусается. Особые приметы: любит пульке и классическую музыку. Фото прилагаем.

Настоятельно рекомендуем усилить охранно-предохранительные мероприятия и не жечь электричество почём зря.

Генерал-лейтенант контрразведки Сутулый»

 

Прочитав шифровку, бедный дежурный немедленно погасил освещение на КПП, как рекомендовал строгий генерал, а сам ударился в панику. Теперь это была именно паника. Мало того, что ребята не вернулись, а тут ещё такое! Шпион на мою больную голову!

 

Между тем, факс немного отдышался и начал гнать новое сообщение. Оно хоть как-то проясняло ситуацию. Факс был такой:

«Отдыхаем дозаправкой в Анталии, к обеду не ждите. Полковник Лужёный». Сбоку этого скупого текста был пририсован смешной чёртик, который свидетельствовал о том, что «шило» ещё не всё выпито. Дежурный вытер холодный пот и начал набирать домашний номер Рукопашного. Милиция в такой пиковой ситуации могла пригодиться совершенно точно. Трубку взяла заспанная жена Ивана Угрюмовича и перенаправила дежурного в такие места, куда обычно по своей воле не ходят. Ясно, Рукопашный где-то на задании. Тогда стоит усилить охрану на аэродроме. Дежурный поднял все наземные службы и самолично развёл всех по территории. Половина солдат срочной службы принялась перевязывать колючую проволоку, в то время как вторая половина усиливала своим заспанным видом караульные посты. «Ничего, ничего, - думал дежурный по части, - утром сменюсь и сразу в отпуск. Пусть без меня тут покувыркаются. А то разлетелись, видишь ли,  на лазурные берега, а мне тут Большой Помидор охраняй».

 

Кое-кто устал допрашивать бестолкового ясеня и подошёл к тополю. Тополь тоже ничего не ответил, качая головой. На Разъедаевском колодце проснулся старый котяра, что-то муркнул про тупых приезжих и шмыгнул под крыльцо. Немедленно в доме зажглась керосиновая лампа (электричества в Больших Помидорах давно уже нет, помните, надеюсь) и к дверям подошла Маргарита Станиславовна. Она высунула в проём свою красивую породистую голову и спросила: «Кто тут шастает среди ночи?» «Это я, Патриот 14. Вам привет от Мыколы Щербака», - ответил Кое-кто условленной фразой. Маруся ответила: «Уймись, дурила, нет у меня браги! Уехала в Киев твоя баба Фрося давно. Чё, воопче, хотел-то?» «Мне бы олд Терентьича повидать уонтается. Фром издалека я тревел к вам на Хаус. Фром май сам миддл ранчо он Гваделупа бич!» - начал играть в открытую Кое-кто. «Чё-чё? – удивилась Маруся. – Скажи толком, добрый человек, кто ты есть и по какому-такому делу? А то, быдто каши в рот набрал, а прожевать забыл». Маргарита Станиславовна залилась озорным смехом. В молодости она была большая хохотушка… пока Гришку не встретила… на своё счастье. Кое-кто собрался с мыслями, вспомнил кириллицу, «Слово о полку Игореве», «Домострой» и «Приключения Буратино». Теперь он был совершенно готов вступить в разговор, не вызывая подозрений. К этому моменту начало рассветать, хотя прошло каких-нибудь четыре часа с начала беседы. Маруся всё ещё хохотала, представляя, как ночной гость пережёвывает кашу. Крупинку за крупинкой, крупинку за крупинкой. Ей бы хватило смеяться до самой вечерней дойки, но Кое-кто оборвал женщину обстоятельным ответом: «Зовут меня Коля Пришибеев. Я из города Тыгдымска, что на Жмурдяковщине. Приехал к старинному приятелю Терентьичу. Давно его не видел. Не подскажете ли, уважаемая, как его найти?» «Дык, етому старому пеньку уже давно на кладбище прогулы ставят. Самое там ему и место. Живёт старый перечник напротив. А где найти его, хоть убей, не знаю!» - отвечала рассерженная Маруся. Давно она так не смеялась, а тут этот раздолбай всё порушил, поневоле осерчаешь. «Убить что ли, в самом деле, - подумал Кое-кто Пришибеев, - если женщина просит?», но воздержался и сказал: «Точно не знаете?» «Этих козлов разве напасёшься. - Перешла Маргарита Станиславовна на ворчливый тон. – Ещё с утра их, Терентьича с Витькой, участковый на исправительные работы этапировал. Потом мой куда-то исчез. Небось, пьянствую где-нибудь у цыган. А чего ради тогда пулемёт ввечеру заливался, уснуть не давал?» Логики в словах Маруси никакой не было, но она очень точно всё угадала. И кто теперь мне скажет, что женщины лишены нечеловеческой интуиции? Пришибеев потоптался на крыльце и спросил: «А нет ли у вас, милая девушка, случайно, разумеется, ключей от фазенды Терентьича?» На слово «девушка» Маргарита Станиславовна откликнулась вызывающим оголением полноватого плеча и ответила без утайки, как это принято в глубинке: «Эвон чего захотел. Ключ ему подавай. У Терентьича-то отродяся замков не водилось. Иди, вон, к нему в хату, отдыхай. Никто не погонит.  Бабка-то его глухая совсем, на печке всё спит больше. Может, и дождёшься к утру… Я бы тебя, Николаша, и к себе пригласила… Да, боюсь, Гришка на рогах припрётся, уконтропупит нас с тобой на пару. Он у меня знаешь, какой ревнивый? Чистая Отела. Только погрязней немного». «Эге, - смекнул Пришибеев, - бабочка-то до сладкого падкая. Не применю этим воспользоваться. Но позже». Он попрощался с радушной Марусей и пошёл в дом к Терентьичу.

 

В это время в кустах раздался страшный лязг и скрежет. Это Разъедай всё-таки обнаружил свою собственность на аэродроме, вблизи стоянки №15 и теперь с большими перерывами пёр её на себе к дому. Крылья подмокли от росы и никак не хотели слушаться хозяина. Оттого ему пришлось тащить дурацкую будку из последних собачьих сил пёхом. Да, тут ещё эти салабоны из роты охраны его приметили у дыры в колючке. Пришлось отстреливаться. Холостыми, конечно. Разъедай не мог себе позволить такой наглости, чтобы палить по людям боевыми. Не такое у него воспитание.

 

Приметив фигуру незнакомца у дома Терентьича, Разъедай подумал невесело: «Вот. Опять шпиёнская морда в наши Помидоры сподобилась. Небось, снова попробует аэродром покрасть. Понаедут тут всякие! Одни заботы от них. И куда только Рукопашный смотрит?», но вслух произнёс только многозначительное «Гав!», мол, знаю каким ветром… А сам полез в будку отсыпаться. День накануне выдался трудный…

 

Кое-кто Пришибеев понял, что Разъедай его разоблачил, но решил разобраться с ним после. Всё равно никому рассказать не сможет. По крайней мере, пока не проснётся.

 

Вдалеке заиграл рояль. Заиграл грустную забытую мелодию для флейты. «Узнаю руку Терентьича», - подумал Пришибеев, присаживаясь на спиленное дерево.

* * *

 

Глава 8

 

Будто услышав мысли Разъедая, Рукопашный всматривался вдаль, где стояли родные Помидоры. Что-то ему подсказывало, что там происходит неладное. Но ломиться по кустам в ночи ему не хотелось. Так и арестантов по дороге растеряешь, чего доброго. Будь у него батарейки для фонарика… Но их забрал проворный автор, когда собирал в округе утерянные героями артефакты…

 

Тиха Анталинская ночь… Раньше была тиха, пока краснознамённый полк на Турцию не пал с небес сизым соколом. Теперь на курорте другие порядки. Негромко разговаривать нельзя, а то подумают, что сговор ведётся против Лужёновских орлят. За это наказание – «гашение табло» или «заряд в дыню». И то и другое одинаково полезно (доходит до ленивых восточных мозгов быстрее), но больно до жути (натренированы на разборках в ресторане «Огни Большого Помидора» лейтенанты - бьют зло и метко). Нельзя также спать ночью, вдруг к тебе в гости господа офицеры ВВС пожалуют, а ты не одет, янычарская морда. Как быть? То-то! Наказания те же. Одним словом, зажила Анталия настоящей, свободной жизнью. Вздохнула привольно… и поперхнулась на выдохе. Плохо ещё некоторые восточные нации дыхание европейской цивилизации переносят. Но не об том сейчас разговор.

 

«Ты бы взял барашка домой. – Уговаривал полковника Лужёного японческий грек Митя Кацман. – Я тебя умоляю, барашек – ну, просто ПРИМА! Таких в Союзе не едали. Сам выращивал. Не возьмёшь, обижусь! Ты хоть вместо ракеты его прицепи, он ко всему привычный, его палестинцы по всему Синаю гоняли. Долетит до твоих Помидоров, как миленький. Только респиратор на него надеть не забудь и мешочек забортный к хвосту пристегни, а то он у меня такой чистюля. Специально обученный баран, не абы как. Сам на шашлык разделывается и «мерси» по-немецки говорит. Что? Ты уже доски туда вместо ракет прицепил? Какой это ливанский кедр, жопа ты неотёсанная! Это красноярская ель в эмиграции! Совсем на своей службе одичал! Кидай в болото этих мусульманских досок, барашка бери!» Полковнику Лужёному, который уже распланировал, как он будет покрывать дачу турецкими досками, изготовленными из основного символа Ливанского герба, стало невероятно жалко своих архитектурных откровений, которые Митя одним махом смахнул с топографической карты Большепомидорского района, запалив на ней ароматный костёр с запахами домашней баранины. Лужёный пошевелил губами, как большая, но глупая рыба, закатил глаза на дно желудка и только после этого ответил: «Тля буду, Митюша! Уважаю тебя выше крыши, но барана пристроить никуда не могу. У меня же не бомбер какой. Там хоть слона сажай на всю его широкую «женю», ещё место для бегемота останется. Мы истребители, йопстертаг! Перехватчики, типа! У нас же МИГ-25 Р (изделие 2), а не какой-нибудь МИГ -25 РБН или РБВ (изделие 31). Там барашка можно вместо фотокамеры пристроить или, там, локатора. И этим всё сказано, дорогой мой турецкий братишка!» И тут парившая невдалеке Муза заехала полковнику Лужёному по мозжечку своей волшебной палочкой. «Ой! – Завопил БОЕВОЙ командир БОЕВОГО полка. – Я вспомнил! Есть у нас одна машина для тренировки молодого пополнения. «Спарка» называется. Там как раз два места. Но куда, дорогой Митяй, я инструктора в таком разе пристрою?» Кацман подумал секунду-другую и выдал совершенно верный результат: «Инструктор у тебя баран?» Лужёный согласно кивнул, а Митя продолжил: «Так давай, заменим одного барана на другого. Никто ничего не заметит». Полковник  удивился: «А инструктора куда? На котлеты?» «Успокойся, дорогой! Ты связал свою непутёвую копеечную жизнь с Митей Кацманом. А Митя Кацман – само благородство! Переправлю я тебе в Помидоровку вашу твоего барана-инструктора в «челночном» варианте. Он еще после этого мне спасибо скажет и службу бросит. Пить «шило» - большого ума не требуется. Но «челночить» с Истанбулом – тут, брат, навык нужен. Так что, не тужи. Не останется твой инструктор «на бобах». Ещё благодарить тебя прибежит, попомни моё слово… Не будь я чистокровный японческий грек!» После этого выпили по двадцать четвёртой… если флаг-штурман полка правильно зарубки на мраморной колонне античных времён ставил. Мог же, и сбиться… Колонн-то много, пока нужную отыщешь, упакаться можно!

 

Когда вопрос с бараном был устаканен, противно заверещал факс на столе Митиного салона для гостей, и через минуту Лужёный читал депешу:

 

«Лужёному полковнику

В собственное дышло

Конфиденциально, секретно

 

Хорош, пьянку пьянствовать! В Больших Помидорах ОГРОМНЫЕ проблемы, а ты тут барашков делишь, на Туретчине! И не стыдно? Короче, так! Спасай свой аэродром от шпиона, а то мало не покажется!

 

Генерал-полковник глубинного бурения Угрюмов – Большой Змей, с толстым удовольствием

 

P.S. И не вздумай оставить меня без барашка! Останешься без погон! Хау, я всё сказал!»

 

 

Маргарита Станиславовна влюбилась. Влюбилась глупо и навязчиво. Ей хотелось бежать к ночному гостю и отдавать ему всё, что смогла она накопить за период своего довольно значительного бухгалтерского стажа. Никогда ещё солнце не светило для Маруси так ярко поутру. Даже тогда, когда ей пришлось сводить квартальный баланс с приезжим налоговым инспектором из Жмупердянска. Этот период назвать совершенно неплодотворным тоже, конечно, язык не повернётся. Были тогда и цветы и травка. До синтетики, правда, дело не дошло… Но сейчас, стоило только Маргарите Станиславовне вспомнить  скрипучий и ласковый голос Пришибеева, как она начинала представлять себя рядом с ним, с его поганой нерусской мордой. И это вдохновляло! Такой «козы» Гришке Маруся не строила давно. Пожалуй, что с прошлых выходных. Но и это, впрочем, нельзя засчитывать «в очки», поскольку партнёр, Кондратий Замогильный, приезжавший из Глоких Мокрюков, чтоб занять денег у Разъедаева для возрождения колхозной деревни, был изрядно накачавшись простоквашей, отчего и выбегал во двор безо всякого расписания до самого утра…

 

Рукопашный построил свою арестантскую команду и повёл в светлое будущее, где из печи пахло пшённой кашей на молоке и щами из свежей капусты.  Это вам не какой-нибудь эрзац цыганский. Это настоящая пища для пытливых умов, коими числили себя и Витька, и Терентьич. Они безропотно двигались к хате Рукопашного, откуда вкусно пахло первым на этой неделе завтраком, волоча конфискованный пулемёт на бурлацких лямках. Григорий Разъедаев скорбно маршировал рядом с заключёнными, представляя себе разговор Ивана Васильевича с князем Афанасием Вяземским, в пору аудиторской проверки Александровской слободы на предмет хищения собачьих черепов и метёлок. Причём себя он воображал далеко не Великим Государем Белыя и Малыя… а совсем даже наоборот. Страшно было Грине, одним словом. Только жизнь налаживаться начала, только с Марусей помирился… Эх, да, что там! Сам и виноват. Нечего было своих алкашей-собутыльников из почётного рабства выручать. «Маруся, Маруся… Простишь ли ты моё временное изменение вероисповедания у цыганских нехристей?»- таково было странное видение в Грининой голове. Процессия приблизилась к дому Рукопашного. Он умело отделил Гришку от остальных, болтающихся в плену наручников, индивидов и сказал: «Гришаня, значица, так. Моя супружница тока на арестантов готовит. Твоя безразмерная глотка в учёт не берётся. Беги скорей к своей обожаемой Маргарите Станиславовне. Она тебя и покормит… Если сочтёт нужным. Бай-бай, бэби…» Иван Угрюмович изменил себе. Он хохотал вслед убегающему Гришке, представляя, какую карусель устроит тому жена, которую вторые сутки (по воле авторов!) не пускают на работу.

 

В таборе мирно дремали цыгане. Не спало только трое. Это прошедший накануне боевое крещение, лейтенант, Кошегуб. Старший прапорщик кидального стана – Пётр Свиридович Голосюк. И, бывший боцман сухогруза «Запахи Ильича», типа «река – море», а ныне директор и продюсер всея цыганской жизни Будулай Будулаевич Мудённый. Между прочим, прямой наследник легендарного комдива, с которым Терентьич крашенки лупил об носик «Максима» на Пасху Гражданского года. «Что делать будем, граждане хорошие? – Первым не выдержал Будулай. – Кому «Беккера» оставляем? По всем законам, я, как спасший объект несомненной и абсолютной движимости, имею право на 90% его внутренней сущности». «Э, нет! – Возмутился Голосюк. – Я же его только в аренду… А этот Кошегуб рояль под танки бросил. Что смотришь своими зенками бесстыжими? Что тебе Терентьич с «Максимом» хуже танка? Вот и получается, что рояль МОЙ, в абсолюте мой». Цыганский барон посмотрел на старшего прапорщика снисходительно с высоты собственного роста, водружённого на телегу: «Э-э, рома, гонишь! Кто предмет взял, от поломки спас, тот и владелец! Понял, рома?» Голосюк не стал спорить, он просто и вполне доходчиво объяснил Будулаю Мудённому, что теперь ни одна телега а таборе, без его, Петрухи Свиридовича, соизволенья, сдвинуться с места не сможет. Затем разгорелся спор, проходивший, примерно, в таком разрезе:

- Телеги не сдвинуться, зарежем…

- А смазки тогда, вообще, хрен найдёте и застрянете в жизни оседлой…

- Сам лично зарежу подлеца!

- А по сусалам не хошь, карла бородатая?

- Я сейчас позову…

- Уймись, Будулай Будулаевич! Мы же с тобой серьёзные люди. Неужели не договоримся?

 

Договорились. Впополаме роялем обладать стали. Белые клавиши Голосюку, чёрные – Будулаю. И крышка ему же, поскольку чёрных клавиш меньше оказалось. Как остальное поделили, я точно сказать не могу… Но педаль тормоза точно цыганской оказалась, акселератор же опять в вооружённые силы попал. Что же касается до Кошегуба, то надоел он вскорости при дележе серьёзным людям, всё про «достояние Родины» поминая высокопарно. И отправили его «В последний путь», самолёт назад забирать…у Кондратия Замогильного. Но закапризничал Кошегуб, обиделся и к Раде Звездинской в шатёр нырнул, где и заснул мгновенно.

 

Так, тут у автора появилась одна мысль.  Типа, почему бы и не объяснить Терентьичу, с кем он дело имел в таборе. А то больно нехорошо получилось… Надавали карлику три противных мужика с похмелья, а фамилию спросить и не удосужились… А, кабы располагал Терентьич сведениями о подлинном происхождении барона цыганского, как знать, может, и не так бы всё повернулось  в жизни Больших Помидоров.

 

Григорий заметил какую-то тень, сидящую на спиленном дереве. «Стоп! – Подумал Разъедаев с гневом. – Я же с двух ударов эту, с позволения сказать, берёзу (или, там, тополь) срубил. Причём тут пила? Как может этот мужик сидеть на спиленном дереве, когда я его срубил? Что он себе позволяет, вообще? Наверное, шпион, какой, импортный… Ишь, как на меня смотрит волком… А сам к дому Терентьича всё норовит приткнуться… Может, и не шпион подлый, а исполнитель судебный. Один чёрт – guano, а не навоз естественный». Сегодня Гришку подмывало с утра вести себя вежливо, матом ни-ни! Сегодня, как уверяли его городские кореша, самая настоящая Харе Рама торжествующая внутри собственного принципа непротивления должна землю грешную посетить.

 

Мужик, сидящий на дереве, спиленном Гришкой в результате двух ударов топора, спросил приветливо и хмуро, будто бука какая: «Привет, мужик? Слышал музыку? Это не Терентьич на фоно лабал спозаранку? Где ж ты его оставил, не подскажешь. Я к нему, вот, в гости приехал… После долгой и мучительной разлуки… Скажи, не томи, а то могу вступить с тобой в непримиримое соперничество, могущее привести к членовредительству…»  «Как по писанному говорит, - подумал Гриня Разъедаев, - наверное, муж учёный… хрен копчёный…» Ничего не сказал Разъедаев на провокацию, спать ушёл в дом. На запах хозяина из будки выскочил Разъедай, виляя хвостом. Он, как бы, говорил: «Прости хозяин, не виноват я… Так вышло… Сам же такенную цепуру на меня навязал…» Заметив чужого, Разъедай чихнул, гавкнул два раза: «Виделись, гражданин шпион! Сейчас тебе мало не покажется, хозяин вернулся».

* * *

 

 

Глава 9

 

Кондратий Замогильный, всё ещё не решивший, как станет домогаться двигателя от Голосюка на свою колхозную «Ниву» (не путать с «Колосом»! На него движки от ТУ-22 в самый раз), с утра был загружен простоквашей по самые Большие Помидоры…

 

Крылья у Разъедая с утра ломило так, что просто сил никаких не хватало терпеть. Что там сколиоз котячий – детский лепет против собачьего ревматизма необузданной пернатости. Разъедай слышал от кого-то в щенячьем возрасте, что крылья нужно в тепле и сухости держать, если ты не дикая утка. Не верил, пока самого не коснулось. Пёс тайком проскользнул за Гришкой в хату и сожрал весь анальгин, который смог обнаружить в домашней аптечке. Фу, немного отпустило. Теперь быстрее в будку, пока хозяева ничего не обнаружили. В смысле, хищение лекарственных препаратов и подозрительных отростков на спине Разъедая. Теперь спать, спать и спать… Никак не мог вспомнить пёс, чьи это слова. Не то Ленинанатретьемсъездекомсомола (придумают же имечко, о, Господи!), не то духовного отца всех собак Бобика Великолепного, который в гости к, не менее великолепному, Барбосу любил захаживать в отсутствии Дедушки.

 

Теперь самое время обратиться к человеку в шляпе-пирожке. Помните такого? Он ещё из люка канализационного любил возникать неожиданно и документы просить для изучения. И как вы себе там, по ту сторону монитора, думаете, кто это такой. Вот и не угадали. Вернее, угадали, но не совсем. Он, действительно, представитель компетентных органов. Но фамилия у него вовсе не Тайнинский, как вы успели себе вообразить, а совсем другая. Зовут этого агента контрразведки –

гранд-майор (майор с дополнительной звездой на полупогонах), Сугубов Секрет Секретович. Ещё одна буква в его паспорте «Р», обозначающая «Разведка»,  давала право офицеру спецслужбы величать себя СССР (в качестве аббревиатуры). Сугубов не был слишком уж капризен или, пуще того, капризен чрезвычайно. Ему вполне хватало того жалкого подаяния, которое держава называла окладом жалованья. Работал Секрет Секретович не за страх, и не за совесть. Он работал по интуиции, иначе не мог. Таких оперативников, как Сугубов, ещё поискать. Это была его идея приманить неуловимого ацтекского шпиона на звук рояльных регистров. Поэтому и появился «Беккер» в Больших Помидорах. И вот, блестяще организованная операция, чуть было, не провалилась. Деревенские придурки использовали элитный инструмент в качестве летательного аппарата тяжелее воздуха. Ну, может быть, и не совсем они. Но разве легче от этого? Теперь хромоногий на лошадиную ногу «Беккер» ночует в таборе Помятые Помидоры, а гранд-майору Сугубову приходится на окраине Больших Помидоров бестолкового ясеня из себя изображать. Секрет Секретович осмотрелся. Ацтекский наймит удалился в хату Терентьича и, по-видимому, там заночевал, издавая звуки полноценного шпионского храпа. «Отдыхает, стервец! – С гневом подумал Сугубов, разминая затёкшие корни и сучья от неразговорчивого ясеня. – Сейчас поспит и на диверсию отправится… Главное, конечно, узнать, где он свою сеть припрятал для накрытия аэродрома… А какое он красивое прикрытие придумал для дел своих подленьких! Шляпу снять готов. Хотя, в принципе, осталась она в колодце. Теперь я должен по легенде изображать из себя нового колхозного зоотехника. «Крыша» колхозная, не бог весть, какая, но всё же лучше, чем совсем никакой. Хорошо, пора. Сейчас Разъедая проинструктирую и сразу к Рукопашному за помощью подамся! Лишь бы старина Терентьич не повёлся на подлые провокации врага. Раньше они, кажется, дружили…» Сугубов свернул профиль ясеня в трубочку, уложил в тубус, спрятал его в колодце и прилёг перед будкой. Переговоры с догадливым псом прошли успешно. Теперь Секретыч был вполне уверен за тылы. С автором он заранее договорился, чтобы тот устроил Маргарите Станиславовне внеплановые выходные в колхозной конторе. Насчёт Гришки Разъедаева и говорить-то не пришлось. Председатель «Красных удоев» даже лицо своего счетовода начал забывать. Оно и к лучшему. Лица не помнишь – платить можно  только символически…

 

Полковник Лужёный выстроил полк на пляже и проверил боеготовность своих офицеров. Боеготовность оказалась в самом разе. Фуражки наголо, плавки дыбом. Любая туристка из вяловатой Европы залюбуется! Лужёный обратился к подчинённым: «Товарищи офицеры! Враг совсем потерял всякую честь и совесть нашей эпохи! На Родине, в Больших Помидорах,  свирепствует отъявленный шпион! Ему всё нипочём! Ставлю боевую задачу. Срочно вернуться на базовый аэродром всем составом сейчас не считаю возможным. Пусть органы безопасности обезвредят иностранного наймита, который будет вынужден раскрыть себя в связи с отсутствием боевых машин на базе. Поэтому приказываю: отдыхать по полной программе, усилить охранение стоянок, мародёрство прекратить, с местным населением вести разъяснительные беседы». Стройные ряды лужёновских соколов ответили дружным «Служим державе!» и разбежались в поисках восточных красавиц, которых ещё не успела испортить западная цивилизация.  Взял на себя ответственность полковник, командир войсковой части №ХХХХ. Дальновидным оказался, в отличие от генерала-полковника Угрюмого. И, действительно, зачем возвращаться в Большие Помидоры всем полком, когда там разгул шпионской игры идёт? Лучше переждать. Очень кстати, что врагу нечего будет из техники сетью шпионской накрывать.

 

Николай Пришибеев не спал, как предположил майор Сугубов. Он внимательно наблюдал за манипуляциями ясеня и осознавал, что задача оказывается почти не выполнимой. Сразу почему-то вспомнился навязчивый Том Круз с набором масок. Но у Пришибеева такого разнообразия не было. Масок ему дали в дорогу всего две. Одна как раз Коли Пришибеева, практически без наружных изменений, чтобы Терентьич узнал. А вторую маску полагалось использовать только в самом крайнем случае, чтобы отход обеспечить. Эта была маска генерал-полковника Угрюмого.

 

Египетская царица Аида потеряла покой и сон. Случайная ласка старика Терентьича на утренней репетиции возродила в ней веру в лучшее будущее. Теперь роскошной актрисе стали не нужны молодые льстивые теноры, которые окружали примадонну. Она поняла, что ей просто необходимо нести своё искусство в массы.  Со словами: «В Помидоры, в Большие Помидоры!» Аида выскочила из театра прямо в гриме и костюме и, усевшись за руль своего «ровера», понеслась в сторону деревни…

 

Отбив у Будулая бОльшую часть клавишей «Беккера», Петр Свиридович довольно потирал руки. Согласно договору, Будулай получил ту часть рояля, которая имела благородный черный цвет типа «Украинская ночь», но в его цыганскую голову имени грехов красного комдива, даже при всём его огромном желании, не могла просочиться коварная мысль нашего прапорщика! В каптерке Голосюка, на самой дальней полке, завалялась полубанка специальной белой краски для нанесения номеров на боках и стабилизаторах перехватчиков. Разработанная в закрытом Институте Магических Расцветок, она была совершенно секретная, выдавалась и списывалась исключительно под роспись Лужёного, и лично Лужёный принимал самолеты, после того как Голосюк устроил на них показательные выступления группы Передвижников. И не хватило полковничьих мозгов проверить эти номера с двух сторон самолетов. Как раз на правой-то и сэкономил Петр Свиридович эти полбанки. А краска была знаменитая. После нанесения она так въедалась в поверхность, что ни отмыть, ни наждачкой ее отколупать было невозможно. После того, как старший прапорщик выкрасит «Беккер» этой краской, какая часть рояля будет принадлежать любителю свободы? Правильно угадали, никакая. На этой мажорной ноте и подошел Голосюк к правлению колхоза «В последний путь», где, согласно уговору, с Кондратием Замогильным и должен он был забрать злополучный движок от МИГаря, умело установленный кузнецом на колхозную «Ниву».

 

Но недаром так понравилась военно-тюнинговая «Нива» Кондратию. Так понравилась, что накануне он приказал своему чудо-кузнецу снять движок с колхозной циркулярки и поставить на самолет вместо родного. Кузнец не только в точности и в срок выполнил распоряжение председателя, но даже перевыполнил – установил его вместе с режущим инструментом, и теперь в нижней части фюзеляжа красовалась в плоскости, строго параллельной земной поверхности колхозная циркульная пила. «Во-первых, траву можно будет косить на аэродроме, а во-вторых, на «АВАКС» похоже, только у того сверху набалдашник, а у нас снизу будет!» - смекнул председатель, увидев работу своего Левши. Объяснив Голосюку преимущества доработанного таким образом самолета, Замогильный передал крылатую машину прапорщику, который тут же, не отходя от кассы, выкосил целое поле еще не набравшей восковой спелости кукурузы. «А Лужёному скажу, что это Главный инженер полка такой «АВАКС» придумал, а поставил его снизу, чтобы врагу страшнее было», - думал Пётр Свиридович толкая самолёт к аэродрому. В том, что инженер подпишется под этой доработкой, Голосюк нисколько не сомневался, поскольку знал, что у подполковник Сглазов от канистры «шила» не откажется ни за какие сокровища Али-Бабы, а за рацпредложение еще и должен останется. С такими веселыми мыслями и подруливал на доработанном МИГаре Голосюк к 15-й стоянке.

 

И с цветовой гаммой на «Беккере» прапорщик тоже очень здорово придумал. Только тем, как Терентьич играть будет при полном отсутствии черных клавиш, Голосюк как-то не озаботился, недосуг было...

 

«Броня крепка и танки наши быстры!» – напевал про себя Пришибеев, подползая к Большому Помидору. Он решил не тянуть с забрасыванием шпионской сети, так как более подходящего момента для этого мероприятия даже представить себе было трудно. Начальник караула лично расставил усиленные посты со стороны Больших Помидоров. «А чего с другой-то стороны их ставить –

Не ходит там никто и никогда,

Там только волки выли прошлой ночью.

Не светит там Полярная звезда,

И там тропинок нету, между прочим».

 

В душе этот военный был немного поэт. Время от времени, уходя в себя, он забывал менять посты, но часовые, привыкнув к таким чудачествам начкара, не обижались на него, а добросовестно отсыпали добавочные два часа, ожидая пока их командир вернется из командировки.

 

Но самым главным аргументом, подвинувшим Пришибеева на активные действия именно этой ночью, был следующий факт. Как только начало смеркаться, на 15-ю стоянку зарулил агрегат совершенно не похожий ни на одну конструкцию, найденную Пришибеевым через Рамблер.ру. «А, может, надо было другим поисковиком воспользоваться?» – эта мысль пришла слишком поздно. Беспрепятственно подобравшись к Большому Помидору, Кое-кто снял со спины ранец с ноутбуком, посредством которого должен был считать информацию, подсоединив его к сети.
Достав штопор, ацтекский Джеймс Бонд закрутил его в пломбу верхнего коренного зуба и, наступив двумя ногами на ручку штопора, резко дернул головой. Чпок! – пломба вылетела как пробка из бутылки, и к ногам Пришибеева упало чудо разведывательной техники – Информационная сеть прямого считывания. Слегка размахнувшись, он набросил ее на весь Большой Помидор. Осталось подключить сеть к компьютеру специально обученным кабелем, но не тут-то было! Кое-кто вспомнил, что он повесил сушиться свои непромокаемые носки, которые почему-то промокли, когда он наступил в лужу у крыльца Терентьича, на ЭТОТ самый злополучный кабель, предварительно привязав его к двум столбикам забора. «Начинаю вживаться», – подумал Пришибеев в тот момент. Спасли положение два куска алюминиевой проволоки, которыми была подвязано колючее заграждение на аэродроме. «О! Начинаю адаптироваться», - мысленно похвалил себя Николай Пришибеев. Через пару минут система была готова. Осталось протестировать, а там – читай на здоровье.

* * *

 

 

Глава 10

 

Долго соображал задумчивый автор, чего этого Кое-кого растащило в раннюю вечернюю рань к аэродрому переться -  скрытности же никакой. Но на то и мастеровитый был разведчик Николай Пришибеев (шоб ему не икалось!), чтобы, презрев все трудности и невероятную вероятность быть обнаруженным за неприглядным шпионским занятием, лезть на рожон, как Голиаф наезжал на Давида в далёкой уже замшелой античности. И больше всего правдивого автора (который сейчас на вахте) возмущает в этой ситуации то, что не захотел Николай, шпионская душонка, даже старого друга в плену Рукопашновском проведать, передачку какую-никакую предать, ободрить словом добрым, не каверзным. Вона как в своей Гвадалахаре испортился. Друзей на потом оставляет, после дел своих коварных. Самогон не пьёт и вечно с собой чемодан с двойным дном таскает. Под этим-то двойным дном удалось Пришибееву нелегально через границу протащить 45 галлонов грязнейшего, плохо очищенного пульке. Эх, знали бы экологи – придушили бы Кое-кого ещё в столичном аэропорту Доморисполь, прямо на таможне.

 

Работать после сытного завтрака было невыносимо тяжело. Молток выпадал из руки Терентьича после каждой неудачной попытки попасть по гвоздю. Витькины пальцы стали похожи на плоские перчатки для работы с высоким напряжением. Только две разницы. Не было на этих перчатках штампа о поверке средств индивидуальной защиты на дуговой пробой, как это положено правилами охраны труда и техники безопасности. И ещё – цвет у них, этих плоских Витькиных конечностей не грязно зелёный, а кроваво-красный. Больно ему, видимо, если гвозди такие маленькие, а Терентьич очки ещё в прошлом месяце в карты проиграл? Не без этого. Но Витёк же терпеливый, вы помните. Он при каждом ударе Терентьича только смешно жмурился и плотнее прижимал необструганную доску к фасаду сортира Рукопашновской тёщи. В разгар этого адского труда на крыльце обозначился Иван Угрюмович и сообщил трагическим шёпотом: «Только что звонили с КПП. Враг в доме! Айда, ребята, аэродром выручать! Шпион из импортного Зарубежа совсем распоясался!» Рукопашный положил в кобуру свой табельный ПМ, который как раз накануне заботливая супруга постирала вместе с бельём. Свеженькая ржавчина украсила оружие участкового, делая его стильным и модным. Бывшие арестанты, готовые искупить собственным здоровьем (Витьке, кстати, могли бы засчитать и все его расплющенные пальцы), похватали лопаты, и отважная троица отправилась со двора участкового прямо в пасть империалистического провокатора и злодея, который уже начинал тестировать своё оборудование.

 

Маргарита Станиславовна, убедившись, что Гришка завалился спать, нарядилась в превосходный сарафан исландской кучерявой шерсти, новые тапочки, приобретённые на распродаже секонд-хэнда в прошлом году и полуколготки с обрезанным верхом. Закололась заколками так, что на лице не осталось живого места, вызывающе натёрлась свекольным соком для красоты и полетела вслед за удаляющейся спиной Николая, который крался к аэродрому, накрывшись Разъедаевской будкой, как черепаха своим домиком.

 

Разъедай лежал связанный с кляпом во рту. «Нужно было раньше, гав, этому гаду штаны спустить! – Думал он. – Вот так всегда. Понадеешься на собачий авось, а тебя, будто щенка, какого, в оборот возьмут… Будку я этому ацтеку ни за что не прощу! Самого обратно тащить заставлю! Только вот каким образом освободиться? Как назло, от авторов ничего хорошего не дождёшься! Один спать ушёл… Второй в хате за хозяйкой подсматривает… Извращенец…»

 

Гришка же только притворялся спящим. Он слышал, как Маруся куда-то выряжалась, напевая песню про Наташку, от которой всякие мурашки на теле заводятся. «На работу, наверное, собирается. – Лениво соображал он. – Погодите! На какую работу, к чертям свинячим?! Ей же автор отгул в колхозе устроил… Значит… к любовнику?!» Трагизм своего положения Григорий Разъедаев осознал с такой отчётливой радостью, что сразу же вскочил в свои кирзачи, едва услышав стук запираемой двери. «Вот теперь я точно уделаю кое-кого! За все свои унижения отомщу!» - предчувствие предстоящей схватки с неизвестным обожателем Маруси возбуждали Григория и, как будто, роста ему добавляли. Он даже не представлял, как был прав, когда упоминал кое-кого в качестве жёнушкиного воздыхателя. И кто теперь мне скажет, что не бывает мужской интуиции?

 

Простокваша в колхозном погребе закончилась совершенно неожиданно. Кондратий Замогильный решил запрягать лошадь в единственную на весь колхоз телегу (остальные ещё ночью схитили хитроумные цыгане). Запрягал, чтобы отправиться к Большому Помидору на встречу с Голосюком. А почему птенцы гнезда будулаевского телеги-то покрали, догадались? Верно, верно. Они поступили, как в том анекдоте, который Рада своему супругу баронистому напомнила. Чем оси на старых телегах менять, лучше новым транспортом разжиться. Детям вольного цыганского ветра значительно легче новым потомством обзавестись, чем потомство старое отмывать от навоза и сажи; им и телеги новые легче украсть, чем старые ремонтировать. Кондратий понимал, что с Будулай Будулаевичем ему предстоит разбираться долго и утомительно, возможно, и Рукопашного приглашать придётся, как гаранта Конституции в отдельно взятых Помидорах. Но это разбирательство покуда терпело. Гораздо важнее сейчас было до конца доделать модифицированный самолёт. Кузнец колхозный Гаврила всё вроде бы правильно замастырил, но одного не учёл. Забыл номера на циркулярке перебить. Теперь любая ревизия на аэродроме могла запросто найти, откуда ноги растут у затейливой антенны под брюхом МИГаря, исполненной в виде фрезы. Да, что там ревизия! Сам полковник Лужёный лично запросто бы возжелал подвергнуть колхоз «В последний путь» учебному бомбометанию за такие проделки. Заложив лошадей, Кондратий свистнул Гаврилу, и они понеслись к довольно оживлённой стоянке №15.

 

Оживление создавал на стоянке возбуждённый Голосюк, который перекрашивал «Беккер» в цвета флага Гренландской эскимосской республики. Работа ему нравилась, кисть гуляла по чужим пока клавишам и делала их своими.  Кроме того, Пришибеев, залёгший в кустах с тестером, периодически кряхтел и азартно вращал абсолютно чёрными белками раскосых ацтекских глаз, пощёлкивая кожистыми ушами. Удивительно сказочная какофония. И это только начало!

 

Сугубов прокрался к аэродрому и залез в канаву рядом с оживлённой стоянкой. Здесь он обнаружил то, что притащил сюда автор пару глав тому назад. Майор спрятался в мотоциклетную коляску и натянул на голову римский шлем. Для того чтобы избежать разжижения мозгов, если враг успеет воздействовать на него высокой частотой.

 

Этим дело не закончилось. С обратной, не защищённой, стороны аэродрома неслись цыганские кибитки, в которых блудные дети Кришны яростно настёгивали лошадей. Шли ходко, но пока до стоянки №15 доберутся, здесь ещё столько произойти может…

 

Маруся увидела знакомую собачью будку, из которой торчали ноги Николая, и сердце её бешено заколотилось. Она прилегла рядом с Пришибеевым, раздавив клавиатуру ноутбука упругим, как силиконовая грудь Памелы Андерсон, задом. Кое-кто даже ойкнуть не успел, как был выведен из игры. «Что я делаю? – Подумал незадачливый шпион, прежде чем растворился в море нерастраченной нежности. – Я же ещё ничего толком не успел нашпионить!» Всё последующее происходило в унисон кисти прапорщика Петра Свиридовича Голосюка. «И раз – и два, и раз – и два, и раз, два, три!» - приговаривал прапорщик, подчиняясь внутреннему ритму собачьей будки. «Не части, поганец! – Донёсся из собачьего домика сдавленный хрип. – В ритм не попадаю!» «Как вам будет угодно», - машинально ответил Голосюк и продолжил любимую работу. «Раз – два – три – раз, раз два –три – раз, и снова: раз – два – три… раз…» - выводила кисть новую тему. Видел бы это безобразие Разъедай! Повезло Кое-кому, что не видел…

 

Гришка налетел с яростным криком: «Урою, блин! Будешь знать, поганец, как наших жён щупать!» Пришибеев поставил секретный борцовский блок фэн-шуй на входе в будку. Разъедаев споткнулся об него и чуть не заплакал от обиды. Маргарита Станиславовна верещала: «Не бей его, Гриня! Он не виноватый! Он просто шпион. Он и не мужчина вовсе. Только всё мне заправлял, что, де, не имеет права, пока дело не сделано». На женский крик Голосюк отреагировал правильно. Он оторвался от рояля и заглянул в кусты. «Это кто тута порнографию развёл? – Строго спросил он, незаметно пряча ворованную краску за пазуху. – Немедленно все сдавайтесь, а то патруль позову!» Воспользовавшись замешательством Кое-кого, Григорий сумел врезать ему в ухо и вытащить из будки. Следом вылезла Маруся, кокетливо отряхивая почти не ношеные колготки от окаменелостей Разъедаевского культурного наследия. Она немедленно бросилась мужу на шею и зашептала страстно: «Дурачок ты мой олигофренистый, ты всё не правильно понял. Я же вражеского агента разоблачала, своим телом рискуя с отвращением! Не убивай сразу-то… У меня ещё квартальный отчёт не сдан…» Неподалёку послышались шаги троих взрослых мужчин…

 

«Вот, мля, ситуэйшен, йопс тудэй! – Констатировал Терентьич, охаживая лопатой неподвижного агента. – Оннако, после Грини нам тута и делать нечего, товарищ капитан Угрюмыч. В восемнадцатом годе за такие подвиги комдив Мудённый личную бы оружию Разъедаеву премировал с премилым монплезиром. Мня!» Терентьич выразительно посмотрел на кобуру Рукопашного, но встретил полное непонимание. «Это оружие казённое. Никак нельзя его дарить, а, тем более, продавать!» - заявил участковый. «А, что, я бы купил…», - заметил проникшийся ситуацией Голосюк. Иван Угрюмович слегка озадачился и нерешительно произнёс: « А сколько ты бы за мой ПМ мог бы дать?... ели бы я вдруг решился изменить присяге…» Расторопный Пётр Свиридович вытащил из-за спины слегка помятый ноутбук ацтекского производства (и когда он только успел его прихватизировать!), а на словах намекнул: «Тут у меня ещё несколько чёрных клавиш на «Беккере» осталось… Правда, Будулай Будулаевич их себе присвоить хочет… Но все его притязания совершенно незаконны…»

- То есть, как это незаконны, рома? – Заорал цыганский барон, въезжая на стоянку №15 на авангардной телеге. – Мы же с тобой договор заключили, рома Голосюк-джан! Ты что ли не мужчина?

- Господи! – Заголосила Маруся Разъедаева. – Такого мужчину Гришка убил. А он невероятно ласковый оказался, мой Коленька… Всё фотографии Гваделупские показывал…с девками голыми… Пульке давал попробовать…

- Крылья мои крылья… - спел лейтенант Кошегуб, выпадая под телегу.

- Ты, глядикось, - изумился Терентьич, рассматривая профиль Пришибеева, - дык, энто дружбан мой лепший… Мы с ним ещё вот с энтаких пацанов к Чапаю огородами бегали… Или к Махно? Забыл уже. Ты давай, братка, подымайся… Счазъ гужбаниться будем…

- Отставить! – Заявил опытный участковый. – Это агент вражеский. Переродился он, Терентьич! Теперь и не дружбан он тебе вовсе, а самая, что ни на есть, вредная гнида империализма!

- Э-э, ромалы, вы что тут все с ума посходили? – Возмущался Будулай, осторожно выглядывая из кибитки. – У меня полрояля из под носа уводят, а вы про каких-то шпионов загибаете!...

- А кто коней колхозных умыкнул? – Ответил на риторический вопрос барона подоспевший Замогильный. – На себя-то бы посмотрел, рожа вороватая!

* * *

 

Глава 11

 

- На кого ногом топчишь, Кондратий-рома? – Разъярился Будулай и схлопнулся от собственной смелости. – Доказать можешь? Нет. Тогда молчи. Я тебе не какой-нибудь карла безродный. Я сын самого комдива Мудённого!

- Бляха-муха! – Только и мог произнести Терентьич, лишаясь чувств. – Племяш мой единоутробный… Я тебя столько лет искал…

- Какие же вы все нечуткие и подлые. – Не унималась Маргарита Станиславовна, размазывая свекольный сок пополам со слезами в островках местами незаколотого лица. – Тут человека убили, а вы про какие-то телеги… Всё бы вам в шпионов играть…

Один Витька не принимал участия во всеобщей беседе, увлечённо рассматривая свои расплющенные пальцы. Да, и Пришибеев тоже ничего не говорил. Ему рот лопатой заткнули. Кошегуб хотел, было, что-то сказать, но постеснялся при женщинах.

 

Когда же появился Сугубов в блестящем шлеме из театрального реквизита, это никого уже не могло удивить. Майор предъявил своё удостоверение и предложил присутствующим оставаться на местах до выяснения всех обстоятельств дела.

- Товарищи сознательные колхозники, несознательные цыгане и прочие Разъедаевы! – Приказал он. – Всем стоять, где стоите. Дело сурьёзное. Государственной важности. Сейчас я начну допрос снимать. А вы, Иван Угрюмович, станете протокол вести. Стал быть, фиксировать всё происходящее наиправдивейшим образом. Понятыми назначаю Раду с новорожденным. Они в телеге сидели и не видели ничего. Значит, лица вполне незаинтересованные, к шпионажу не причастные.

- Ой! Начните с меня! – Предложила Маргарита Станиславовна, очарованная маленькими, как у хомячка, глазами Сугубого. Ей уже совсем не нравился распростёртый на земле Пришибеев. И чего это она в нём раньше находила, спрашивается? Вона, он какой грязный и неприметный. А лицо-то, лицо – не лицо, а лопата… Теперь Марусю очень даже привлёк новый герой. Умопомрачительный блеск бутафорского шлема требовал незамедлительного принятия решения. – Я только при всех показаниев дать не смогу. Вот наедине – дело другое. А ты, Григорий, уймись… Мало тебе одного покалеченного?

В это время Терентьич пришёл в себя и, повинуясь древнему инстинкту, поплёлся за рояль. Сыграть на одних белых было трудно, но он смог. Все участники событий загрустили и всплакнули, слушая авторскую версию старинной песни «Любо, братцы, любо..» Нестор Иванович был бы очень доволен. Кое-кто очнулся и попытался встать, но Витька, решивший побеседовать с Пришибеевым, присел ему на грудь и сообщил: «Ну, что, шпиёнская рожа, хреново тебе? А мне, думаешь, лучше? Вот и лежи себе, не кукарекай. Лучше слушай, как Терентьич жару поддаёт» Будулай вытянулся на коленях Терентьича и обливался горючими слезами от избытка переживаний. Дети Мудённого такие, право, чувствительные. А, между тем, допрос Маргариты Станиславовны затягивался. Прошло минут сорок-пятьдесят, прежде чем из кустов вышла раскрасневшаяся Маруся, толкая перед собой мотоциклетную коляску. В ней лежал обессиленный Сугубый и пытался пошевелить пальцем через дырку в прохудившемся носке. Конспектирующий допрос Рукопашный вышел сам. Его пошатывало. Он не мог произнести и слова. «Намаялись, бедолаги! – Резюмировала Маргарита Станиславовна, обнимая Гришку. – Ну, что милый, пойдём. Я тебя тоже допрошу. Меня уже научили…»

 

Рёв «ровера» на окраине Больших Помидоров привёл всех в чувство. Через пару мгновений на поляну, рядом со стоянкой №15, ворвалась египетская примадонна Аида. Она оглядела всех присутствующих очень пристально, пока не обнаружила предмет своего вожделения, наяривающий песню про билетик в кино из репертуара одной жутко молодёжной группы.

- Вот он! Предмет страстей моих неистовых! Мой незабвенный царь и муж! Приди ж ко мне, о, похоть фараона! – Возопила Аида оперным голосом. – Я сфинкса в Ниле утопить готова, чтоб только всю себя тебе отдать…без извращений…сразу говорю вам…

- Ты кто? – Изумился Терентьич. – Ребяты, выручайте! Я же инвалид махновского движения… А мне такие откровенные предложения предлагают… Витюня, выручай. Товарищ капитан, лучше мне бы снова под арест…

- Не хочет милый свою горлинку узнать. – Продолжала тянуть Аида. – Да, и ладно… Может, кто другой жаждет крепкого тела египетской царицы?

- Я хочу! – Заметил Голосюк скромно. Большой он был охотник до бесплатного

- Нет, ты червяк, тебя я не желаю, ты в краске вымазан, как нильский крокодил…

- Ромалы, этот подлец рояль перекрасил! – обнаружил подлог Будулай.

- Ах! Вот же он, избранник мой прекрасный! – огласила своё решение Аида, заметив барона, и полезла в телегу.

- Я тебе сейчас покажу, как к постороннему мужу приставать! – это уже Рада кричала на самых высоких нотах, передавая младенца на временное хранение в широкие Витькины пальцы.

- Битва за Суэцкий канал разразилась внезапно, - констатировал увиденное начитанный Кошегуб.

Дамы сцепились. Жители Больших Помидоров и окрестностей, гости села с удовольствием наблюдали за происходящим. И никто не обратил внимания, как Кое-кто сменил маску. Теперь это был  уже генерал-полковник Угрюмов. Лже-представитель компетентных органов остановил схватку на 2-ой минуте за явным преимуществом Рады.  Затем он свистнул в секретный свисток, и поляна наполнилась охраняющими аэродром бойцами. «Всех арестовать вплоть до моего особого распоряжения! – Скомандовал он. – Один из них шпион. Следите внимательно, товарищи солдаты! Враг коварен и умён!»

 

Полк был на подлёте к Большому Помидору, когда полковник Лужёный получил сообщение с КПП о том, что в районе стоянки №15 происходит арест шпиона. Присутствует сам генерал-полковник Угрюмый. Лужёный понял, что объяснений о происхождении досок не избежать, и приказал немедленно их сбросить на огород Рукопашного. Отсюда ближе всего до аэродрома. Потом заберёт при случае. Отсутствие ракет объясним просто. С врагом сражались. Без потерь обошлось, значит, награды будут точно. Тем более что барашек скромно поблеивал на месте инструктора. Вернее, половина барана. Вторая зарезервирована за Угрюмым. Субординация, блин!

 

Лужёный подрулил к стоянке №15 и обнаружил там прелюбопытную картину. Рота охрана взяла в кольцо большую группу сельчан из Больших Помидоров, Глоких Мокрюков, табора Помятые Помидоры. Были там же и несколько незнакомых горожан. Генерал-полковник Угрюмый расхаживал перед арестованными и вещал: «Я из вас сейчас весь ливер выдавлю, господа хорошие. Вздумали вражеского агента мне здесь покрывать! Не выйдет!»

 

Так бы и ушёл агент ацтекский неузнанным и безнаказанным, если бы не Разъедай. Старый котяра разгрыз на нём путы, и отважный пёс разоблачил Кое-кого, сорвав с него маску благовоспитанного представителя глубокого бурения. Вот так, дорогие читатели, провалилась подлая провокация ацтекской разведки на одном из секретных аэродромов нашей державы.

 

Как и всякое значительное событие, разоблачение иноземного разведчика переросло в национальный праздник. Из завезённых по случаю турецких досок сколотили столы и расставили их на убранном поле колхоза «В последний путь». В процессе изготовления столов Витёк стал напоминать перепончатую лягушку не только сверху, но и снизу. Но мужественно терпел. Гуляли вместе с цыганами двумя колхозами и всем полком. Сколько там было выпито разного рода напитков, история умалчивает. Достоверно известно только то, что пульке из шпионского чемодана сразу же вылили на землю, рядом со спиленным Разъедаевским топором деревом. Оно почти сразу зацвело, пустило корни и до сих пор радует престарелого кота. Зря экологи беспокоились. Хорошая с того пульке удобрения вышла.

 

Терентьич весь вечер был в ударе. Рояль не смолкал ни на минуту. Аида спела арию «Я к вам пишу…» и немедленно женила на себе Витьку. Они переехали в город, где Витёк каждый вечер захаживает в театр попить кофе в буфете. Вот уже третью неделю он готовиться отправится в экспедицию по театральным маршрутам канализации. «В поисках утерянного костюма»  - так он её назвал. Гришка Разъедаев получил личную благодарность и от Угрюмого, и от Сутулого. Генерал-полковник Угрюмый так расчувствовался, что даже признал в участковом своего пропавшего в электричке Жмупердянск – Синие Сини сына Ванюшку. Григорий с Марусей  помирились, и теперь они живут дружно. Разъедай нахохотал такую будку, получив призовые в размере 3-ёх тонн «Чаппи», что для него пришлось строить отдельный дом. Старший прапорщик Голосюк уехал с цыганами кочевать. Ещё бы! Будулай обещал отдать ему в жёны самую чистую из своих дочерей. Лейтенант Кошегуб после испытанного стресса запил горькую, и совсем бы пропал, если бы его не удочерила благородная Рада Звездинская, предварительно вылечив в клинике Якова Маршака. Участковый Рукопашный по-прежнему несёт неприметную, но опасную службу в Больших Помидорах. Правда, пистолет свой пришлось всё-таки продать Голосюку за конфискованный в неравном бою шпионский ноутбук, поскольку ПМ перестал стрелять после ТОЙ САМОЙ стирки. Теперь Рукопашный дальнобойную рогатку с превосходной цейссовской оптикой в кобуре носит. Не промахнётся в случае крайней нужды. Иногда Иван Угрюмович навещает в столице своего незаконнорожденного отца, генерал-полковника Угрюмого. Но каждый раз возвращается на свою малую родину, хотя тёплое место для участкового давно готово и в столице – место вахтёра в Сандуновско-Соломенских банях. Любит Иван Угрюмович свою службу пуще томатного супа, которым славятся Большие Помидоры на всю честную Европу. Колхоз «В последний путь» приватизировал Кондратий Замогильный. Теперь бывшая отрыжка социализма называется так: Фермерское хозяйство «Всё путём». Кузнец Гаврила работает у него камердинером при амбаре, а Секрет Секретович Сугубов зоотехника из себя изображает. У него ни один вредный вредитель не навредит разудалому Замогильному свинству. Человек на своём месте – большое дело! Полковник Лужёный вышел в отставку и нынче служит секретарём-референтом у Мити Кацмана. Если когда-нибудь, вам доведётся попасть в Анталию, то любой мальчишка на улице покажет, как его найти, отважного полковника ВВС в отставке. Хорошая память на стороне Турецкой, доложу я вам. Теперь там и охранная сигнализация снова в моде. Что сталось с Кое-кем? Его амнистировали, поскольку он сразу раскаялся и передал большую шпионскую сеть в министерство транспорта. Теперь она там служит в мирных целях. Поселился Кое-кто в Больших Помидорах, в одной хате с Терентьичем и его старухой. Днём они на пару втроём смакуют Разъедаевский первач, а вечерами наигрывают на стоящем во дворе «Беккере». Иногда Терентьич пускается в пляс, а рояль аккомпанирует ему настоящим Мукденским степом на всю свою лошадиную ногу, доставшуюся от Будулая в наследство. Что? Что вы говорите? Как найти Терентьича? Так вот же он в огороде копается. Видите?... А что это вы с рожками и зелёные? Утечка радиации у вас случимшись? Ах, нет? Вы на тарелке летающей к нам прибыли. Не на той ли, случаем, которой вчера в меня Маргарита Станиславовна после ужина запузырила? Экскурсия у вас, что ли? Этим авторам так и неймётся. То дерево срубят, то шпионов нашлют, то планетян зелёных. Скучно. Мур-р-р!

 

А ружьё, которое было припрятано на сеновале у Терентьича, всё-таки выстрелило по законам жанра. Только этого никто не услышал. Как раз в это время шпиона разоблачали всем миром на стоянке №15. Вот такая грустная история, гав!